Казис Сая - Чалый

Казис Казисович САЯ

ЧАЛЫЙ

Рассказ

Перевод с литовского Екатерины Йонайте

В переулке на городской окраине стояла телега, а запряженная в нее линялая чалая лошаденка грызла удила и досадливо хватала прохожих за одежду. Конь вымещал злобу за кнут своего хозяина, Вайнаускаса, и с завистью смотрел на людей, таких бодрых, сытых, не обремененных никакой поклажей. Время от времени Чалый отворачивался и косил большим карим глазом на телегу, где лежала добрая охапка душистого сена. Вайнаускас обложил им два блестящих бидона, и нет того, чтобы хоть клочок оставить лошади или прикрыть попоной ее взопревшую спину. Бросил под забором, на булыжной мостовой, а сам ушел - и с концом...

Такова уж лошадиная доля Чалого - простаивать в ожидании хозяина, и каждый раз все в тех же подворотнях, у того же столба. И пусть снег или дождь или оводы заедают, с рассветом Чалый уже караулит у коровника. Затем щиплет пыльную траву в овраге возле колхозного молокоприемного пункта и со вздохом думает о длинной каменистой дороге, доставляющей столько страданий его неподкованным копытам.

Протрусив полпути, Чалый по приказанию хозяина порой сворачивает в лес. По узкой колеистой тропе телега с грохотом вкатывается во двор и останавливается у плетня, обвешанного горшками. Из дому, покашливая, выходит заспанный человек, который обычно взволакивает на телегу еще один бидон.

В городе Чалый снова часами дремлет на улицах и во дворах, рядом со свалками и отхожими местами, покуда наконец его не привязывают к этому просмоленному телеграфному столбу.

Чем дольше просиживал хозяин в том приземистом домишке, тем больше ударов кнутом отвешивал он Чалому, тем сильнее натягивал удила и всю дорогу гнал некормленого, непоеного коня рысью.

Сегодня Чалый ждет Вайнаускаса дольше обычного. Он уже не озирается по сторонам, не задевает прохожих, а стоит, отрешенно опустив отяжелевшую голову. Лишь порой, вспомнив о чем-то, шевелит отвислой губой, и кажется, что Чалый от одиночества разговаривает сам с собой, а затем, всхрапывая, глубоко вздыхает.

Падок Вайнаускас до угощений. Не важно, что это будет - глазунья, каша или вчерашний свекольник, - ему за спасибо только подавай! Стащит Вайнаускас с головы кожаный картуз, выхлебает с воодушевлением полную миску и скажет:

- Ну вот, теперь и с проголодавшимися как-нибудь перебьюсь.

И хитер же он был! С каким удовольствием смаковал, бывало, по дороге мысль о том, что не кто иной, как он, кривой Вайнаускас, этот неуч, тишком-молчком умудряется водить за нос весь знакомый люд, начиная от его заботливой женушки и кончая Адольпиной, что щедро попотчевала его сегодня кровяной колбасой и на стакан самогона не поскупилась. А за что, спрашивается?

А за то, что Вайнаускас, сворачивая к лесничему, не забывает подбросить ей целый бидон этого добра. Адольпина же, сбыв товар, вручает Вайнаускасу деньги и, как водится, предлагает магарыч за услугу. Второе угощение с поллитровкой ждет его у лесничего Плайпы. Супруге Вайнаускаса остается только распрячь вечером коня да стащить с захмелевшего мужа сапоги.

В колхозе, где превыше всего ценят порядок, усердно записывают Вайнаускасу за каждое такое путешествие по трудодню, и никто при этом не называет его лентяем и дармоедом.

За едой принято поддерживать беседу, вот Вайнаускас и говорит Адольпине:

- Ох, не к добру это - целый день веко дрожит. Будто блоха туда залезла. А для меня это верный знак - случится что-то...

- О господи! Так, может, не везти сегодня эти деньги Плайпе?

- В том-то и дело, что обещался я. Человек знает, что не совру. Налей-ка еще чуток для храбрости, и пора трогаться.

Вытерев картузом губы, он еще раз пересчитывает приготовленные для Плайпы деньги, заворачивает их в узелок и на прощанье целует руку Адольпине.

- А как же глаз? - спрашивает хозяйка.

- А-а!.. - отмахивается Вайнаускас, который после двух стаканчиков уже немного навеселе. - Вот буду по дороге глядеть Чалому под хвост, и все пройдет. Это у меня первое средство - и от ячменя, и от дерганья...

В юности Чалый при виде хозяина, бывало, поднимал голову и приветствовал его радостным ржаньем. Нынче же он лишь прядает ушами да крепче закусывает удила. Вайнаускас распутывает вожжи и, не успев забраться в телегу, первым делом перетягивает коня кнутом.

- Н-но, ты, лодырь!

Чалый взмахивает хвостом и, опустив голову, рысью трогается в путь. Вайнаускас сегодня в прекрасном настроении: ему хочется громко кричать и размахивать кнутом.

- Н-но, дохлятина! Разомнись!

Расхлябанные колеса тарахтят по мостовой, громко звякают бидоны. Люди недоуменно оборачиваются, - ясное дело, хомут не свой, погоняй, не стой... Вайнаускас не прочь съездить по шее и этим зевакам. Ишь уставились, и не думают дорогу уступать. Интеллигенты несчастные!..

Очутившись за городом, Вайнаускас успокаивается и позволяет разгоряченному коню идти шагом. Осеннее солнце приятно пригревает картуз и спину. Человек ложится навзничь на сене и некоторое время глядит единственным глазом на редкие ленивые облака. А вскоре ему уже кажется, что и сам он лежит на пушистом облачке. "Блоха" под веком перестает дрыгаться. Вайнаускас надвигает глубоко на лицо картуз и понемногу погружается в сон.

Чалый безостановочно шагает вперед или же семенит мелкой рысью в сторону дома, покуда не замечает тропинку, ведущую к лесничему. Тогда он останавливается и бросает вопросительный взгляд на хозяина. Вайнаускас продолжает храпеть, да так, что картуз на его лице ходит ходуном. Дорога, ведущая в лес, и мягче, и приятнее, поэтому Чалый, обождав чуть-чуть, сворачивает туда и немного погодя останавливается у обвешанного горшками плетня.

В тот день Плайпа, позвав на подмогу брата, резал ягнят. Посолив мясо и растянув шкуры, братья уселись за стол. Умяв бараньи почки и печенку, осушив пол-литра домашней водки, они почувствовали, что этим дело никак нельзя кончить.

- Жена, - рыгнув, сказал Плайпа, - нацеди-ка нам еще по капле. А ты, братец, переполовинь баранье сердце...

Между тем во дворе послышалось громыханье, и мужики увидели в окно знакомого коня.

- Вайнаускас деньги привез, - сказала Плайпене. - Оставьте лучше сердце ему.

- Так чего он тогда в избу не идет? - удивился Плайпа. - Лежит в телеге, как колода. Пойдем поглядим, жив ли.

Мужчины вывалились во двор. Брат лесничего приподнял влажный картуз Вайнаускаса и, вглядевшись внимательнее, заключил:

- Упился в доску.

Лесничий, порывшись в карманах его пиджака, обнаружил заветный сверток с деньгами, пересчитал их и с облегчением ткнул брата кулаком в бок:

- Что бы нам с тобой такое выкинуть, а? Давай положим вместо денег баранье сердце.

- Сердце мы и сами съедим. Расстегни-ка рубашку, я ему баранью требуху туда засуну.

Сипло посмеиваясь, братья сунули Вайнаускасу под рубаху бараньи внутренности и, взяв лошадь под уздцы, направили ее со двора, в сторону дома.

В лесу так терпко пахло сочной зеленью, что у Чалого на удилах слюни повисли, но он лишь покачивал головой в такт шагам, добросовестно пускаясь рысцой под каждый пригорок. Конь знал, что на сегодня это последние горки и спуски. Дома его ждет добрая охапка сена и ведро воды.

И тут из ельничка метнулся через канаву какой-то зверь. Кто это был - волк или косуля, - Чалый так и не успел разглядеть. Он вздрогнул и понесся вскачь под гору. Прямо по рытвинам, по обнаженным корневищам затарахтели колеса, и Вайнаускас спросонья стал нащупывать вожжи.

Вскоре Чалый выбился из сил и успокоился. А Вайнаускас все никак не мог прийти в себя. Куда это его занесло? Вокруг лес, смеркается, лошадь вся в мыле... Затем он почувствовал под рубахой что-то липкое. Глянул - мать честная! Кишки наружу!..

Почувствовав внезапную слабость, Вайнаускас без сил плюхнулся на свое ложе и с трудом пошарил во внутреннем кармане. Денег в пиджаке не было.

"Все ясно - прирезали... - сокрушенно подумал Вайнаускас. - Из-за пары червонцев, ради чужих денег... В самом расцвете сил, в самом соку... Не напрасно-таки глаз дергался..."

Вот чудеса: живота-то вроде бы и нет, а подкрепиться снова охота. И такая слабость накатывает, - кажется, закроешь глаза, да так никогда и не проснешься. Уставившись на звезду поярче, Вайнаускас принялся размышлять о том, как он объяснит все это своей жене Анцеле, если, конечно, бог даст, доберется до дому.

"Прощай, Анце, - скажет он, сжимая ее руку. - Поколачивал я тебя, правда, но ведь любя. Знай, что зарезали меня при исполнении служебных обязанностей, так что требуй пенсию, какую положено, и поставь мне на нее памятник..."

В горестных раздумьях время пролетело быстрее, и Чалый в конце концов дотащил телегу до дому. Анцеле, выскочив из хлева с фонарем в руке, накинулась было на мужа с бранью за то, что припозднился, что столько проболтался бог весть где, но тот лишь заохал в ответ и велел жене посветить у него под рубашкой.