Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы

Георгий Скребицкий

От первых проталин до первой грозы

Я был ещё совсем маленьким, когда мама вышла замуж за доктора нашей местной больницы. Звали его Алексей Михайлович. Он был толстый, весёлый и добрый. Мы с ним сразу же подружились. Это случилось очень давно, так давно, что мне кажется - я всё своё детство прожил вместе с Михалычем.

Жили мы тогда в крошечном уездном городке Чернь, Тульской губернии. Наш городок походил скорее на живописную деревеньку. Одноэтажные домики были разбросаны по косогору над речкой.

Летом они прятались в густой листве старых садов, а зимой до самых окон их засыпали пушистые сугробы снега.

В зимнюю пору городок совсем затихал. По ночам в него частенько забегали зайцы. Они заглядывали в сады, обгрызали кору яблонь и груш.

Вот в этом-то по-деревенски привольном местечке мне посчастливилось провести годы детства и юности, провести их, бродя по полям и лесам или сидя с удочкой на берегу тихой глубокой речки.

Семья наша была невелика. Мой приёмный отец Михалыч, так я звал его с самого раннего детства, мама и дети Михалыча от первой жены - Наташа и Серёжа. Наташа была старше меня на семь лет, Серёжа- на два года.

Жили мы вместе не круглый год. Наташа зимой училась в Москве и только летом приезжала погостить к нам. Серёжа, наоборот, всю осень и зиму проводил с нами, в Черни, а на лето уезжал в Москву к своей маме.

Помню, бывало, весной, когда он собирался уезжать, я очень горевал. А Серёжа радовался, что скоро увидит маму, что они вместе поедут на дачу и там он будет целые дни удить на мух уклеек. Всё это было, конечно, хорошо, да только грустно - ведь теперь мы с ним не увидимся до самой осени.

Вообще мы с Серёжей жили дружно, особенно когда подросли и у обоих проснулась страсть к настоящей рыбной ловле, а позднее - к охоте. Эту страсть пробудил в нас Михалыч. Он был нашим первым другом и наставником. Он научил нас ловить рыбу, охотиться, а главное - понимать и любить природу, любить во всякое время года: и в пору цветущей весны, и в хмурые дни поздней осени.

Михалычу, именно ему первому, я обязан тем, что из всех путей жизни выбрал самый увлекательный путь - путь следопыта-натуралиста.

МАМА

Первым лицом в нашем доме, в нашем маленьком хозяйстве, была, конечно, мама. Не только мы, ребята, но даже Михалыч признавал это и нередко говаривал мне и Серёже: "Ну, как Сама велит, так и будет", или: "Ох, друзья, и достанется нам от Самой на орехи!" - при этом он лукаво подмигивал и делал вид, что очень боится мамы.

Мама и вправду частенько распекала нас вместе с Михалычем за разные проделки. Так уж сразу и повелось, что Михалыч, Серёжа и я - три товарища и должны таить наши проказы от "грозного домашнего начальства".

А начальство было совсем негрозное. Как сейчас, помню я маму: маленькая, полная, добродушная, целые дни, бывало, no-хозяйству хлопочет, то что-нибудь чинит, штопает, то в кухне с кухаркой - с тёткой Дарьей готовит, а потом накинет Михалычеву охотничью куртку или тёплый платок и отправляется во двор. Там уж её настоящее царство. Куры и утки только завидят маму, со всех концов спешат к ней, суетятся, кричат, в руки заглядывают. А нарядный петух, мамин любимец, тот прямо с разбегу норовит на плечо ей взлететь. Мама будто случайно нагнётся за чем-нибудь - он уже тут как тут: усядется на плече, шею вытянет, захлопает крыльями да как закричит на весь двор: "Ку-ка-ре-ку..." Мама уши

скорей затыкает: "Ой, оглушил совсем, убирайся прочь!" А сама из кармана хлеб достаёт, угощает Петеньку. Петух поклюёт хлебца и на землю слетит. Ходит следом за мамой: куда она - туда и петух, ни на шаг не отстаёт.

Но мама занималась не только домашним хозяйством, были у неё и другие дела. После двух часов дня, когда Михалыч возвращался из больницы, к нему на дом нередко приходили больные. А частенько случалось и так: зайдёт какая-нибудь старушка к нам во двор, стоит в нерешительности.

- Тебе, бабушка, чего надо? - спросит её, проходя мимо в кладовку, тётка Дарья.

- Да вот, сердешная, заболела я,- отвечает старушка.

- Значит, пришла полечиться? Вон звонок над дверью, позвони, тебя к доктору проведут.

- Да нет, родимая, мне бы лучше к Самой, к докторше попасть.

Дарью такой ответ ничуть не удивляет. Она его слышит не в первый раз и потому равнодушно отвечает:

- Тогда иди вон туда, на кухню, там докторшу и разыщешь.

Старушка, сразу подбодрившись, спешит к указанной двери.

Сколько теперь я припоминаю, приём пациентов, правда всегда бесплатных, у докторши был не меньше, а, пожалуй, даже побольше, чем у самого доктора.

Михалыч частенько шутя упрекал маму:

- Ты у меня скоро всех больных отобьёшь.

- Да мои больные к тебе всё равно не пойдут,- улыбаясь, отвечала мама.У тебя какое лечение: послушаешь, постукаешь, пропишешь лекарство, и всё можете уходить домой. А моим пациентам совсем другое нужно. Вот на днях старушка одна из Казачьей слободы ко мне приходила: "Полечи, говорит, сделай такую милость".- "А что, спрашиваю, у тебя болит?" - "Эх, матушка, всё болит: и голова, и живот, и поясница... всё болит, совсем я занедужила". Сели мы с ней за стол, налила я ей чайку, разговорились. Много всего она мне про свою жизнь рассказала, сколько нужды, сколько горя видела. "У меня, говорит, пуще всего болит душа, так иной раз болит, так тоскует, и не приведи бог". Поговорила я с ней, дала ей соды от изжоги. Очень она моим лечением осталась довольна. Второй раз заходила, говорит: ни одно лекарство ей никогда так не помогало...

- Да ей не лекарство нужно, а просто поболтать захотелось. Вот зачем они все к тебе приходят,- не выдержав, перебивает маму Михалыч.- Конечно, я бы не стал все эти россказни слушать. Я врач, а не отец-утешитель.

- Ну и отлично, и не слушай,- миролюбиво соглашается мама.- Поэтому мои больные к тебе и не идут. У нас с тобой разные пациенты.

Так и осталась жить в моей памяти мама - спокойная, ласковая и такая уютная, что от одного её присутствия на душе становилось легко и радостно.

Когда мне исполнилось семь лет, мама начала учить меня читать и писать. Это обучение продолжалось целых два года, вернее, две зимы.

Не знаю, многому ли научился я у такой доброй и нетребовательной наставницы, но зато до сих пор я с радостью и с благодарностью вспоминаю наши занятия, совсем нетрудные и такие интересные для нас обоих.

Мама-докторша, мама-хозяйка, мама-учительница... А потом, когда я подрос и начал собирать и тащить в дом разных зверьков, птиц, ящериц, рыбок, мама стала ещё и главным хранителем нашего домашнего зверинца. Стыдно сознаться, а утаивать не хочу: тащить-то я тащил домой всякую живность,

которую удавалось поймать в лесу или в поле, а вот кормить, ухаживать терпения не хватало. Тут-то мама и приходила на помощь. Принесёт, бывало, из чулана корзину с зайчатами, высадит малышей на стол и поит их по очереди молоком из соски. Зайчата лезут к пузырьку, друг друга носами отпихивают. Мама сердится, ворчит:

- Мучение прямо, развели тут зверья, а ухаживать некому. Выброшу всех, и конец.

Но я был вполне спокоен: никого из моих зверей мама, конечно, не выбросит, не обидит, это только одни слова.

Привольно жилось у нас четвероногим и крылатым питомцам. Большинство из них очень скоро становились совсем ручными, бегали и летали по комнатам, по двору, по саду, жили на полной свободе, совсем не боялись людей. Но все они особенно хорошо знали маму, отличали её от других и сразу спешили на её голос.

МИХАЛЫЧ

Михалыч служил врачом в чернской больнице. Он не только заведовал ею, но вообще был единственным врачом и в больнице, и в городе, да, кажется, и вообще во всём Чернском уезде. (Уезд - это по территории примерно то же, что теперь район. В наши дни в Чернском районе работает несколько десятков врачей.)

Только много лет спустя, когда я стал старше, я понял, какую огромную и сложную работу приходилось выполнять Михалычу в нашей маленькой городской больнице. Не только из города, но и со всего уезда привозили туда больных. Михалыч должен был лечить от всех болезней и делать самые сложные операции; и всё это один, не имея возможности даже ни с кем посоветоваться.

И я могу с гордостью за него сказать, что он был замечательный врач; никакой не знаменитый, зато настоящий деревенский врач, которого сама жизнь научила умно и тонко разбираться в человеческих недугах и страданиях.

Но самой своей основной, самой любимой специальностью он всегда считал хирургию.

- Как тебе не страшно? - иной раз говорила ему мама.- Разрежешь человеку живот, копаешься там, что-то подрежешь, что-то подошьёшь... а если ошибёшься? Ведь это же смерть! Я бы ни за что не смогла.

Михалыч слушал, улыбаясь, и спокойно отвечал:

- Так ведь я подрезаю и подшиваю не для того, чтобы умер, а чтобы жил человек, чтобы снова сделался здоровым.