Людмила Пивень - Ферма кентавров

На конкурном поле, расставив длинные ноги в ослепительных белых бриджах и высоких сапогах, стоит Владимир Борисович. Он сейчас без обычной кепки, лёгкий ветерок перебирает волосы, руки засунуты глубоко в карманы бордовой куртки.

— Шире рысь! Дима, держи дистанцию!

Первая тренировка.

Я стояла и смотрела на неё, облокотившись на ограду конкурного поля, слушала мягкий стук копыт на рыси, солнце грело мне спину. После ночного происшествия Боргез всё-таки захромал и поэтому мне сейчас оставалось только следить, как работают другие.

И вспоминать Машку и Карагача.

Когда сидишь в седле, то не видишь, что смена короткая, словно обрубленная. С земли это заметно сразу. И, самое главное, всё не станет прежним даже тогда, когда Машка вернётся из больницы.

Карагачем звали Машкиного каракового жеребца. Машка называла его Кори. Карагач был похож на неё, он тоже ничего не боялся.

В самом начале-то, когда Машку только привезли из детдома, она боялась всех на свете и её невозможно было ударить или схватить. Она уворачивалась, отскакивая в сторону, ускользала, приседая к земле. Конечно, мы её стали дразнить трусихой, боякой, ну, по-всякому. Что-что, а дразниться детдомовские умеют. До смерти задразнят. Владимир Борисович это заметил и очень быстро прекратил. И сделал так, что мы даже стали Машке завидовать. Он сказал, что Маша Лебединская талантливей всех, ведь она чувствует наши намерения, а вот мы никогда не знаем, что сделает она в следующий момент.

Но скоро Машка бояться перестала. Сперва нас, потом всех остальных. Когда мы пошли в школу, она записалась в секцию бокса, а потом сама, по книжкам, стала заниматься каратэ и кикбоксингом. Мне тоже пришлось, потому что мы же с Машкой дружим и живём в одной комнате. Но я не слишком люблю все эти мордобитные виды спорта. А вот Машка оказалась жутко упорной и способной.

После конных тренировок она часами отрабатывала стойки, удары, блоки, уклоны, прыжки. Иногда занималась по ночам. Пару раз я просыпалась и видела, как она сосредоточенно избивает воображаемого противника. За конюшней, под навесом, где стоит телега, Машка подвесила мешок с песком. Вначале она ободрала о рогожу руки до крови, потом кулаки стали жёсткими, вот только большие мозоли, которые обычно бывают у каратистов, на костяшках почему-то все не появлялись. И Машка по этому поводу очень переживает.

В деревне с ней боятся драться не только девчонки, но и пацаны, а в секции никто не хочет стоять в спарринге. Не потому, что она сильнее всех. Нет, Машка совсем не грозная на вид. Небольшого роста, худенькая, личико прозрачное, прямые русые волосы до плеч. Но когда она начинает драться, не только противник, но и все, кто рядом стоит, чувствуют, что она решила победить любой ценой. Понимаете, совсем любой. И если ей не уступят, будет драться до конца. До смерти.

Точно таким же был Карагач.

Про нервных, и всегда готовых сорваться в бешеный галоп лошадей говорят, что у них «в голове пуля». Если так, то в голове у Карагача был снаряд. Только караковый не шарахался в сторону от птичек, осенних листьев и зловеще шуршащих полиэтиленовых кульков — того, что обычно приводит в ужас пугливых лошадей. Он просто любил скакать. Любил больше всего на свете.

Каждая здоровая сытая лошадь не прочь побегать. Боргез мой тоже. Но Борька кроме галопа любит ещё множество других вещей. Пожевать овёс или нежное сено. Побрыкаться вволю. Поесть абрикосов летом, осенью — виноград. Мечтает подраться с Баянистом. Хочет познакомиться поближе с каждой кобылой, которую проводят мимо, всякий раз ржет и встает на дыбы.

А Карагач любил только скакать. Он даже ел всегда неохотно, разбрасывал из кормушки овёс. Другие жеребцы ржут при виде кобыл, а он ржал при виде седла и уздечки.

Как и мой Боргез, Карагач принадлежал к чистокровной верховой породе, все предки его скакали, становились лучшими среди многих и он просто создан был для скачки. Но у Боргеза с мозгами-то всё в порядке, а вот у Карагача, видно, что-то сдвинулось. Хотя, может, и нет…

Разве неправильно любить делать то, для чего ты просто создан?

Машка говорила, если Карагача не остановить, он будет скакать изо всех сил, будет скакать, пока выдержит сердце, будет скакать, пока будет жить, — словно ему надо самого себя победить. Любой ценой.

И все верили Машке, потому что Карагач был Её Конь. Они сами выбрали друг друга, когда Кори был только год, а Машка в четвертый класс ходила. Тогда же выбрали друг друга я и Боргез, Верка и Звенигородка, Аня и Виннифред, Арсен и его Баянист. И мы никого не знаем так хорошо, как знаем своих лошадей.

Когда выводили его из денника, он сразу рвался скакать. Конечно, этого нельзя было позволить. Мы ж не какие-нибудь казаки с чубами, лампасами и плётками, которые — прыг в седло и сломя голову понеслись. Мы спортсмены. Cтоявшую в деннике лошадь нельзя срывать с места в галоп, надо сперва размять её на рыси. Но рысить Карагач не любил. Так не любил, что Машка не могла его уговорить на это мысленно. И ей приходилось держать его на жестком поводу, только тогда караковый жеребец изображал что-то похожее на нужный аллюр.

В конкуре препятствия прыгают с галопа, но это сокращённый или средний галоп. На маршруте особенно не прибавишь, иначе можно просто не вписаться в поворот. Но все понимали, что нельзя же постоянно, каждый день, всю тренировку сдерживать Карагача, не давать ему скакать и радоваться скачке. И Владимир Борисович тоже понимал это — я вообще не знаю среди обычных людей того, кто бы так хорошо чувствовал лошадей.

Он часто говорил:

— Та-ак, работу закончили, все шагают. Мария, можешь съездить в поле. Только смотри, знай меру!

Вообще-то в обычных спортивных школах таких как мы малолеток без тренера в поле не отпускают. Но Владимир Борисович знает, что любой из нас, во-первых, скорее сам себе откусит ухо, чем сделает что-то во вред коню, а, во-вторых, не упадёт. Мы чувствуем, что думают лошади.

Машка и Карагач, получив разрешение, уходили, довольные. В сосняке и в ореховых садах на яйле есть дороги без камней, которыми так и прорастают поля ниже по склону. На тех дорогах каштановая, упругая, приятная для конских ног земля.

Я только раз видела, как Машка с Карагачем скакали так, как он хотел. И запомнила на всю жизнь. Понимаете, каждая лошадь красива на скаку. Даже кляча, которая возит сено. Но в движении Карагача было ещё что-то кроме красоты. Любой бы заметил, что именно для этого он создан, именно для быстрой скачки самым лучшим образом приспособлены его ноги и мышцы. А скорость… Мы с Боргезом шли хорошим полевым галопом, а Карагач ушёл от нас как от стоячих. Движения его были плавными, точными и широкими, и видно было, что скачка для него только удовольствие и счастье, а не работа.

После этого я спросила:

— Владимир Борисович, а почему Карагача нельзя на скачки отправить? Они с Машкой все первые места позанимали бы…

Тренер удивился так, что его лохматые брови встали «домиком»:

— Ры-ыжая, какие скачки, он же классно прыгает!

Владимир Борисович уже тридцать девять лет конкуром занимается, ему скачки кажутся простыми как букварь и неинтересными. Тем более, что прыгал Карагач действительно здорово. Но и тут была видна его «пуля в голове».

Мой Боргез тоже прыгает хорошо, прыгать любит, но не пойдёт на двухметровую стенку. Он знает, что просто не сможет прыгнуть препятствие в двести сантиметров со всадником на спине. А Карагач пошёл бы, и прыгнул бы. Разбился, но прыгнул.

Он страха не знал, точно так же, как Машка. Всё-таки во время выбора, три года назад, к каждому подошёл именно тот жеребёнок, который совпадал с человеком по характеру, как совпадает своими выступами и углублениями ключ со скважиной замка.

…В тот самый день два месяца назад мы отработали лошадей и поехали шагать на верхние поля. После тренировки нельзя лошадь сразу ставить в конюшню, надо примерно полчаса вываживать её шагом, чтобы остыла, чтобы дыхание успокоилось.

Был июль, жара такая, что на опушке леса листья в трубочки посворачивались, поэтому работали мы вечером и когда выехали на поле, солнце уже стояло низко над горой и внизу, в долине, лежала сумеречная тень.

Только мы подошли к дороге, ведущей в старый сосняк, Машка повернула:

— Я тут проедусь…

Арсен завертелся в седле, вспомнил детство:

— Всё будет доказано, всё будет рассказано!

Конечно, он бы ни слова не сказал тренеру, он болтун и музыкант, но не предатель.

И, само собой, вставила слово Аня. Она делает вид, что за всех отвечает, даже когда никто ей этого не поручал:

— Ты давай недолго… Чтобы вместе вернуться…

Машка кивнула и они с Карагачем исчезли за серыми стволами.

Мокрая от пота шерсть на шее и боках лошадей быстро высохла, сделавшись тусклой и жесткой. Солнечный свет из жёлтого стал оранжевым, тень от кромки леса вытянулась на половину поля. Мы отшагали своё — Машка и Кори не появлялись. Аня пробурчала: