С. Гроув - Золотое снадобье

– Затеряны, но не утрачены… отсутствуем, но не исчезли… незримы, но подаем голос… Разыщи нас, пока мы еще дышим!

Последние слова, кажется, несли в себе всю суть таинственного послания, ибо прозвучали уже после того, как Минна снова исчезла.

Софии, впрочем, было не до тонкостей. Впервые за много месяцев ей показалось, будто она полной грудью вдохнула свежего воздуха. Она словно тонула, но слова, достигшие сквозь вечерние сумерки ее слуха, вытянули Софию на поверхность. Да, она по-прежнему барахталась в глубокой черной воде, но теперь могла хотя бы дышать! Отнимающая волю печаль, гнувшая ее долгую зиму, по крайней мере, сделалась видима. До берега черных вод еще плыть и плыть, но София узрела берег!

Чудесные явления продолжились и на следующий день – в виде буклета нигилизмийцев. Вновь и вновь перечитывая сделанную вручную приписку, София говорила себе, что, пожалуй, Судьбы не могли выразить свою волю яснее!

Шадраку рассказывать о своих видениях Минны и о нигилизмийском конверте София не стала.

Есть вещи, чье колдовское очарование, чьи таинственные посулы сохраняются, пока остаются неразглашенными… София прекрасно отдавала себе отчет, насколько невероятно явление туманной фигуры возле ворот. Стоило представить, как она рассказывает Шадраку – и все, ощущение присутствия Минны рассеивалось. Как рассказать о чуде, как передать всю мощь шепота, произнесшего несколько слов?.. Трудно было даже мысленно отдавать пережитое на суд трезвого рассудка, ибо тревожащие вопросы тотчас налетали роем. «Что это вообще было? Она настоящая или нет? С какой бы стати мне ее видеть и слышать? Что может означать ее появление?..» София решительно отмахивалась от таких мыслей. Даже не пыталась пристально, в мелочах, вспоминать силуэт у ворот. Лишь приняла несколько простых истин, казавшихся неоспоримыми. Мама просила ее о помощи. Судьбы посылали ей знамение. Точка!

Шадрак, между прочим, в Судьбы не верил. Даже если бы Софии удалось донести до него отчаяние, которым дышали слова Минны, и чувство ясности, навеянное буклетом, – Шадрак уж точно не усмотрел бы во всем этом водительства свыше. Его объяснения были бы совершенно иными, София же хотела видеть именно то, что узрела: жгучую необходимость спешить… и четкий путь впереди.

Итак, она решила ничего не говорить дяде. Сама же два дня все обдумывала – и приняла решение.

И вот она стояла против высоченных железных ворот, стараясь успокоить дыхание. Потом толкнула рукой – и створки беззвучно отошли внутрь. Гравий на дорожке заскрипел под ее башмачками. София медленно шла в горку, и огромный дом надвигался на нее, постепенно давая как следует себя рассмотреть. Оказывается, там и сям занавески были раздернуты. У парадного входа трудился садовый рабочий. Он орудовал граблями, наводя красоту: разглаживал гравий идеальными концентрическими кругами. Других звуков, кроме шороха мелких камешков, тревожимых граблями, не было слышно.

Рабочий не обратил на Софию внимания. Девочка поднялась по гранитным ступеням. На крыше, над распахнутыми дверьми, удобно расположилась горгулья, знакомая ей по буклету. Каменный язык, высунутый из пасти, казался длинным до невозможности.

За дверьми брала начало узкая ковровая дорожка. Малиновая полоска пересекала мраморный пол, ведя к высокой деревянной стойке. София повыше вскинула голову и направилась туда. Человек за стойкой поднял глаза, отложил книгу, которую держал. И кивнул Софии:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – отозвалась она и посмотрела служителю в глаза.

Он был лысым, а голубые глаза – до того бледными, что казались вовсе бесцветными.

София сглотнула:

– Мне нужно обратиться в архив.

Лысый вновь кивнул, не сводя с гостьи взгляда.

– Посетители, желающие сделать запрос, должны заполнить карточку искателя, которая, будучи одобрена, предоставляет неограниченный доступ к любому хранилищу. Однако есть ограничение. – Он сделал паузу. – К пользованию архивом допускаются лишь нигилизмийцы.

– Да, я понимаю, – сказала София. – Я нигилизмийка.

Сперва София решила, что нигилизмийский буклет ей прислал кто-то из библиотекарей бостонской Публички: даром ли ей там столько месяцев помогали чем могли. Мог же затесаться и тайный нигилизмиец?..

Потом ей стало казаться, что конверт подбросил один из друзей Шадрака, вполне закономерно считавший, что ее дядя нипочем не захочет лично обращаться в нигилизмийский архив. Узколобым или зашоренным Шадрака назвать никак нельзя, тем не менее события недавнего прошлого весьма конкретно настроили его против нигилизмийцев. Он и прежде всерьез не воспринимал постулаты этого вероучения, а теперь убедился, что его адепты могли быть очень опасны.

Наконец девочке пришло в голову, что безымянный отправитель, возможно, сам работал в архиве. Работал – и знал со всей определенностью, что здесь найдется нечто небесполезное для ее поисков. Вроде бы дикая мысль: чтобы незнакомый нигилизмиец да взялся ей помогать?.. Однако Софию дрожь пробирала, стоило подумать, что здесь могли храниться некие сведения… более того, кто-то их уже обнаружил.

Глядя через конторку на архивного служителя, она помимо воли раздумывала: а вдруг это он и есть? Тайный союзник, приславший письмо?.. Вот только взгляд, пристальный, немигающий… София потянулась к висевшему на шее кулону и негромко прокашлялась. Как и следовало ожидать, круглый амулет тотчас привлек внимание нигилизмийца. И наконец, медленно повернувшись, лысый выдвинул ящик стола. Вытащил лист бумаги, перо и протянул Софии:

– Пишите заявление на предоставление вам карточки искателя.

– Спасибо большое.

– Я обязан особо подчеркнуть, – негромко продолжал он, указывая на место для подписи, – что данное заявление рассматривается как подзаконное соглашение. Если вы поставите подпись, а в предоставленных вами данных обнаружится несоответствие, соглашение сочтется ничтожным.

– Вполне понимаю. – София помедлила, но помимо воли все же спросила: – А что случится… если вдруг что?

Лысый смотрел на нее безо всякого выражения на лице.

– Все зависит, – сказал он, – от того, решит ли архив подавать на вас в суд. В прошлом году подобных случаев было три, и все их архив выиграл. – Он слегка наклонил голову к плечу, словно обдумывая невысказанный вопрос. – Так что в ближайшее время всем этим «искателям» доведется читать разве что тюремную почту.

София напустила на себя деловой вид.

– Ясно, – кивнула она. – Спасибо большое.

Взяла перо и бланк заявления и отошла с ними к одному из пухлых красно-лиловых кресел, стоявших в вестибюле архива. Руки дрожали… София тихо сидела некоторое время, стараясь собраться с мыслями. Потом сунула руку в карман и сжала серебряную катушку, обретая уверенность.

Затем вытащила из сумочки свою тетрадь для заметок, подложила под бланк и принялась быстро заполнять анкету.

Имя: Эфемера Тимс. Дата рождения: 28 января 1878 года. Адрес: улица Ист-Эндинг, дом 34, Бостон. Являетесь ли гражданином Нового Запада: да. Клянетесь ли в принадлежности к вере нигилизмийцев?

София чуточку помедлила, потом написала: да. С рождения следуете учению или являетесь новообращенным? Я неофит. В таком случае имя и адрес нигилизмийца, засвидетельствовавшего обращение: Сиккинг Монфорт, Державный проспект, дом 290, Бостон.

Внизу София поставила свою подпись. Сунула тетрадку назад в сумку. Поднялась и протянула заполненное заявление клерку. Тот даже глаз не поднял, только сказал:

– Мы свяжемся с Сиккингом Монфортом и попросим его все подтвердить.

– Естественно.

– Эфемера, – проговорил тот задумчиво. – Двадцать пятое марта. «Любое твое видение есть ложь, любой предмет есть иллюзия, любое чувство эфемерно как сон. Ибо живешь ты в эпохе апокрифического!»

И он выжидающе уставился на Софию.

– Се есть истина Амитто, – пробормотала девочка, стискивая амулет.

Принимая веру, новообращенные нигилизмийцы выбирали новые имена из Книги Амитто. Себе София взяла показавшееся наиболее приемлемым, избегая экзотики вроде «Чистоты», «Жалобы» или «Прениже».