Анатолий Домбровский - Великий стагирит

Он сбросил с себя траурные одежды и надел белые, праздничные. Он покрыл свою голову венком — не золотым, который пожалели для него афиняне, а живым венком из ярких цветов. Он выпил кубок вина, чтобы вернуть себе утраченные силы, взял свой лучший посох и вышел из дома на залитую солнцем улицу, щурясь от света и улыбаясь ему. Люди, знавшие о постигшем его несчастье, останавливались в изумлении, видя его в белом гиматии и пышном венке. Он пересек агору и поднялся к зданию нового булевтерия, где заседал Совет Пятисот. Булевты шумели, когда он вошел, обсуждая послание к Филиппу, в котором просили его разрешить афинским купцам торговлю в Эгейском море. Но, увидев Демосфена, вдруг умолкли: никто не ждал его появления, никто не мог догадаться, почему он надел праздничный наряд.

— Вот весть, которая стоит многих, — сказал Демосфен. — Убит Филипп Македонский!

Булевты долго не могли успокоиться. На глазах у многих заблестели слезы. Да и Демосфен, сказав о смерти Филиппа, словно только теперь узнал об этом, не мог сдержать волнения, не мог больше произнести ни слова, видя радость афинян, заплакал сам.

— И вот, — сказал Демосфен, когда шум стих. — Я не сказал об Александре, сыне Филиппа, а вы словно забыли о нем. Александр унаследовал власть и трон отца. Но… — Демосфен поднял руку, словно для того, чтобы указать булевтам выход из внезапно охватившего их уныния. — Но Александр мальчишка! — выкрикнул Демосфен. — Мальчишка и кутила! Мальчишка и объедала! Мальчишка и дурачок! Он не посмеет выбраться из своей Македонии! Мы свободны, афиняне! Мы свободны!

Но это была преждевременная радость.

Едва узнав о речи Демосфена в Совете Пятисот, Аристотель оставил все свои дела, устремился в Пеллу. Он знал: Александр не простит афинянам речь Демосфена.

Но Александра уже не было в Пелле — он повел войска на Афины. Аристотелю с трудом удалось догнать его у Фив.

— Ты куда идешь, Александр? — спросил Аристотель, когда они встретились в походной палатке.

— Под стенами Афин я покажу Демосфену, что я не мальчишка, — не поднимая на учителя глаз, ответил Александр.

— Под стенами? Или за стенами? — спросил Аристотель.

— Под стенами, — ответил Александр. — Но боги видят, — сказал он, сжимая кулаки, — как мне трудно сдержать себя, учитель! Боги видят! И я не знаю, я не знаю, что я сделаю, когда увижу этот город…

— Не забывай о славе Герострата[50], — сказал Аристотель, вставая. — Нет в мире цели, которая бы оправдала разрушение Афин.

— А месть персам за обиду, нанесенную Ксерксом? А единство и могущество Эллады? Я построю новую столицу нового мира, учитель!

— Пустое, — сказал Аристотель. — Прощай.

Но Александр не дал ему уйти. Он схватил учителя за руку, спросил, глядя ему в лицо воспаленными от бессонницы глазами:

— Если я войду в Афины, что сделаешь ты?

— Ты видишь, Александр, что я не очень здоров, — ответил Аристотель. — И годы мои уже не малые. Но вот что я сделаю, если ты войдешь в Афины: я возьму меч и стану рядом с Демосфеном.

— Уходи! — толкнул его Александр. — Уходи, учитель! Мы напрасно встретились. Ты не воин, я не философ. Все решит случай…

…Аристотель вернулся в Стагиру, Александр подошел к стенам Афин. И если ожидание — это дело, то каждый из них был занят только этим.

— Случай — это, быть может, посланец разума, — сказал Александр, когда к нему привели афинских послов, выразивших ему свою покорность и покорность своих сограждан. — Тихе спасла всех: афинян, меня и Аристотеля. Афинян — от моего меча, меня — от суда учителя, учителя — от горького разочарования в своем ученике. Слава Тихе! А Демосфену передайте, — сказал Александр послам, — что рано он снял траурные одежды…

Едва возвратившись в Пеллу, Александр узнал, что взбунтовались фракийцы на севере. Не успел он усмирить северных соседей, как восстали Фивы, поверив слухам, что Фракия стала могилой для молодого македонского монарха. Гарнизон, оставленный в Фивах еще Филиппом, был уничтожен. Боясь расправы, покинул Афины наместник Александра Антипатр. Двенадцать дней понадобилось Александру, чтобы проделать путь из Фракии до Фермопил. Здесь он встретил и разбил авангард фиванцев, затем взял штурмом город, сжег его и разрушил, оставив нетронутым лишь один дом великого поэта Пиндара. Шесть тысяч фиванцев были казнены, тридцать тысяч проданы в рабство. Ужас объял Элладу. Жестокость Александра повергла всех в оцепенение.

«Я призывал тебя, Александр, быть отцом для эллинов, — написал Александру Аристотель. — А что сделал ты?»

«Чтобы отец был добр, — ответил Аристотелю Александр, — дети должны быть послушными».

Александру было двадцать два года, когда он во главе тридцати тысяч пехоты и пяти тысяч конницы двинулся на восток. Аристотелю — пятьдесят, когда он возвратился в Афины.

Афины встретили Аристотеля настороженно. И тому имелось объяснение: ведь не кто иной, как он, был учителем Александра. Философы из рощи Академа, наследники Платона, тоже отнеслись к нему холодно. Спевсипп умер. Схолархом Академии стал Ксенократ.

Рад был ему несказанно, казалось, только один человек — Феофраст, который годом раньше приехал в Афины. Он принял самое живое участие в делах Аристотеля и во всеуслышание заявил, что он ученик и друг Великого стагирита. Сначала Аристотель жил в его доме, а позже не без помощи Феофраста купил одно из зданий гимнасия на склоне горы Ликабет, поселился в нем и позвал к себе учеников.

Там было тихо. В тенистых садах пели птицы. Ароматные ветры кружились над портиками и аллеями. Голос суеты почти не проникал в Лике́й, и мир оттуда казался пребывающим в блаженстве. Но иногда, по ночам, Аристотелю чудилось, будто где-то рядом звенят мечи и жутко кричат кони…

Александр не забывал своего учителя. Случалось, что писал ему. Но чаще присылал ему то, что составляло часть его военной добычи. По мнению Аристотеля, часть самую значительную: пергаментные книги и папирусные свитки, образцы минералов и растений, описания ремесел, искусств, животных, составленные персидскими и египетскими учеными, инструменты, лекарства и семена. Лишь однажды — Аристотель скрыл это от своих друзей и врагов — Александр прислал ему деньги. К ним было приложено письмо, которое Аристотель по прочтении уничтожил: «У тебя нет хозяйства и ты не берешь деньги за обучение, — написал ему Александр. — Поэтому я посылаю тебе, как друг, эти таланты, чтобы ты не знал нужды. Прими их. В остальном же просьба моя остается прежней, учитель: исследуй все, что создано старым миром, найди все лучшее, соедини и оставь новому миру».

Это была и его цель. И поставил он ее перед собой прежде, чем сказал о ней Александр. С той поры, как его мысль перебрала по крупицам все, что написали древние и Платон, что говорили живые, что видели глаза, он жил только этой целью: создать свод знаний, неопровержимых и истинных. Он знал, что старому миру пришел конец, и видел, как на крови и пепелищах рождается новый мир. Он боялся, что вместе со старым миром канет в небытие и мудрость этого мира, добытая веками, и надеялся, что новый мир примет ее, обновленную, проверенную и очищенную от шелухи, из его рук.

Он посвящал этой работе дни и ночи. Никогда не просыхали чернила на его мемфисских камышинках[51]. Росла его библиотека. И с каждым годом все больше становилось у него помощников и учеников. Многие пришли к нему, покинув рощу Академа. И сам он, помня о Платоне, обставил свой класс так, как была обставлена экседра Учителя: длинные скамьи для слушателей, стол для лектора, бронзовый шар на высокой подставке и белая доска на стене. Здесь он читал по утрам лекции дли подготовленных, для посвященных в тайны древней и новой мудрости, для тех, кого он сам называл своими учениками. В вечерние часы он выходил в сад к храму Аполлона Ликейского, где на широкой террасе его всегда ждали десятки афинян и чужестранцев. Здесь он преподавал им основы риторики — науки находить наилучшие способы убеждения, столь необходимой для политиков, судей и ораторов. А так как все, к чему стремятся люди, достигается с помощью поступков и речей, то вот еще что такое риторика — наука о достижении целей с помощью речей. И поскольку цели избираются сообразно тому, как скоро и как близко они подводят человека к счастью, то риторика — способ добывания счастья. Все уговаривания и отговаривания касаются счастья… А счастье, как полагают люди, приносит им благородство происхождения, обилие друзей, дружбу с хорошими людьми, богатство, хорошее и обильное потомство, спокойную старость, здоровье, красоту, силу, статность, ловкость, славу, почет, удачу, могущество, безопасность… Что еще? И чем из всего этого владеет он, Аристотель? Может ли он похвастать благородством своего происхождения? Да, пожалуй, поскольку род его ведет начало от Асклепия, бога врачевания. И были в этом роду славные врачеватели: в древние времена — Махао́н, извлекший стрелу из тела Менела́я; в новые времена — Гиппократ[52]. И вот он сам, Аристотель, сын Никомаха, врачевателя Аминты. И хотя он не врачеватель, но тоже достойно продолжает свой род. К тому же, кажется, абде́рит Демокрит сказал, что лекарства врачуют тело, а философия — душу…