Анатолий Петухов - Сить - таинственная река

глаз с драгоценного мешка.

Не прошли ребята и двух километров от логова, как позади послышался жуткий и тоскливый волчий вой.

— Это волчица, — пояснил Гусь, отметив про себя, что утренняя волчья песня было грубее и ниже,

— А она не пойдет за нами? Ведь она знает, что мы унесли волчат. Вдруг нападет?

— Не ной! Топором отобьемся.

— Да, отобьешься! — и Толька опасливо оглянулся назад. — Лучше залезем на дерево!

— Лезь, если охота.

Гусь был убежден, что волки не рискнут напасть, и к разговору не был расположен: он мечтал. Мечтал, как

вырастит волчонка, как будет ходить с ним в лес, как научит его охранять ферму, и тогда матери не понадобится

торчать все ночи в сырой и грязной избушке коровника. Да мало ли может быть в жизни интересного, когда у тебя

настоящий прирученный волк?!

А Тольке было до того страшно слышать волчью песню, что идти молча он не мог.

— Послушай, Гусь! А что ты хочешь купить на деньги, которые за волчат получишь? Ведь тебе целых

шестьдесят рублей дадут! Велосипед можно купить...

— Я своего волчонка выращивать буду— не сразу ответил Гусь.

— Выращивать? — Толька удивился, как ему самому не пришло в голову такая блестящая идея — вырастить

волка! — Ты обоих будешь выращивать?

— Сказано — своего! Один же волчонок твой. Вместе из логова брали...

— Правда? А я думал, ты обоих себе возьмешь. Логово-то ты нашел... А если отдашь одного мне, так я тоже

его дрессировать буду.

— Дрессировщик! Смотри, как бы отец твой волчонка на водку не выдрессировал.

— Ничего! Я его спрячу.

— Кого? Отца?

— Волчонка! Или скажу, что это — щенок овчарки. Он же никогда не видал волчат.

— Говори. А мне врать ни к чему. Волчонка я не украл, сам из логова выкопал.

— Тебе что? Ты сам хозяин! — вздохнул Толька.

Ребята спешили домой, а вслед им все неслась и неслась унылая волчья песнь.

...Предсказание Гуся сбылось. Второго мая бригадир Аксенов, пьяный настолько, что едва стоял на ногах, ни с

того ни с сего схватил волчонка за заднюю ногу и с размаху ударил об угол дома.

— Тридцать рублей — деньги! — глубокомысленно изрек он и бросил волчонка на сарай. — И ты его не

трожь — башку сверну! — пригрозил он Тольке, который все это видел и стоял бледный, готовый броситься на

отца.

В тот же вечер Толька ушел в поселок. Третьего мая занятий в школе не было, но он предпочел одиноко

прожить последние свободные сутки в интернате, чем видеть, как отец пропивает еще не полученную за волчонка

премию.

В сеннике сумеречно и прохладно. Пахнет вениками и мышами, сенной трухой. В многочисленные щели в

крыше пробивается свет, и в его голубоватых полосках, наискосок рассекающих сумрак, точно крохотные

комарики-толкунчики, мельтешит, посверкивая, пыль.

— Ну вот, Кайзер, опять утро пришло! — говорит Гусь, почесывая палево-серую грудь волчонка. — Опять

пропитание искать надо. Медвежата, говорят, все жрут, а ты ломаешься. Тебе мясо подавай! Я, брат, мяса-то сам

пожрал бы, да где его взять?

Кайзер, большеголовый и широколапый, величиною с добрую лайку, угрюмо смотрит в угол сарая, и трудно

понять, слушает он хозяина или думает свою тайную волчью думу.

— Ты вот что, — продолжал Гусь, — плюнь-ка на мясо и лопай рыбу. В ней фосфора много, лучше видеть

ночью будешь.

Кайзер медленно повернул голову, скользнул взглядом по лицу Гуся и опять уставился в угол, к чему-то

прислушиваясь.

— Чего уши-то навострил? Поди, мамка с фермы идет?

Кайзер тихонько заскулил, поднялся, нетерпеливо переступил тяжелыми лапами.

Скоро и Гусь услышал торопливые шаги матери, возвращающейся с ночного дежурства. Кайзер заскулил

громче.

— Не пищи. На место! Сейчас жратвы принесу...

Дарья, высокая сухощавая женщина с усталым, будто застывшим лицом, на котором живыми были только

большие черные глаза, брякнула ведро на лавку и, не взглянув на сына, сдержанно сказала:

— Лешой взял бы твоего Кайзера и тебя вместе с ним!

— Чего опять! — насторожился Гусь и заглянул в ведро. Молока в нем было совсем мало, литра два. —

Больше-то не могла принести?

— Где я больше возьму? Лешой-то косопузой опять расшумелся: не дозволю волка колхозным молоком

откармливать!

— Что ему, жалко? Не бесплатно берем — за деньги.

Гусь отлил молока в широкую жестяную банку, накрошил хлеба, украдкой от матери сыпнул две чайных

ложки сахарного песку и понес в сарай.

— Вот, ешь, — подал он миску волчонку. — Маловато, да что поделаешь. Этому пьянице-то и молока для

тебя жалко...

Кайзер опустил большую узкую морду, втянул ноздрями воздух — чем пахнет? — и жадно принялся за еду.

В интернате кормить волчонка было проще: ребята носили ему кто что мог, и мяса перепадало, и колбасы, и

яиц. А с тех пор, как начались летние каникулы, кроме молока да хлеба, Кайзер почти ничего не видел...

По заведенному в семье порядку Гусь мог быть свободен и идти, куда хочет лишь после того, как принесет в

избу дров и наполнит колодезной водой большую кадку, что стояла в кухне.

В это утро у колодца Гусь встретил Тольку.

— Слышь, Гусь! — шепнул Толька. — Тебе надо мяса для Кайзера?

— А где ты его возьмешь? — в свою очередь спросил Гусь.

— Батя ночью привез. Много. Пока они с мамкой соль да бочку готовили, я здоровенный кусок тяпнул! Он у

меня на сарае спрятан.

— А отец где мясо взял?

— Не знаю. Вроде бы какую-то корову пришлось дорезать — то ли задавилась, то ли объелась чем...

— Отец в колхозе украл, ты — у отца?.. Не надо мне такого мяса.

— Дак я же не тебе! — обиделся Толька. — Я для Кайзера старался. И не у кого-нибудь стянул, а дома. Куда

мне его теперь? Выкинуть?

— Ладно уж, — не сразу ответил Гусь. — Тащи. Кайзеру и вправду без мяса худо. Все-таки волк...

— А я о чем? Сейчас я снова приду за водой и принесу мяса в ведре, мы переложим его в твое ведро, ты

нальешь воды, и никто ничего не заметит.

Они так и сделали. Все получилось ловко. Но когда Гусь доставал мясо из ведра, в сени вышла мать.

— Это что у тебя? — подозрительно спросило она. — Мясо? Где взял?

— Толька Аксенов дал. Кайзеру, — признался Гусь и добавил: — Оно какое-то худое...

— Худое? Тогда зачем ведро поганишь? — она взяла кусок, понюхало его, повертела так и сяк. — Это худое?

Да оно же самое свежее! Ужо я узнаю, откуда у этого лешого мясо взялось!

— Ты же Тольку подведешь! — возмутился Гусь. — Он для Кайзера...

— Мне до Тольки и твоего Кайзера дела нету! Я этого пьяного черта на чистую воду хочу вывести! — Дарья

швырнула мясо на пол, взяла в углу веник и вернулась в избу.

На лесистом узком мысу, там, где Сить делает крутой поворот, еще два года назад, летом, Гусь построил

большой шалаш, где в случае нужды можно было жить хоть месяц.

Нескладная жизнь с нервной и горячей на руку матерью, которой Гусь немало досаждал своими проказами,

состояла из периодов затишья, сменявшихся бурными взрывами. И тогда Гусь, чувствуя себя обиженным, уходил

из дому и жил в шалаше.

В уединении он горько переживал размолвку с матерью, придумывал себе ужасную смерть — то его загрызал

медведь, то убивало молнией или упавшим деревом, или он тонул в Сити, и его труп приносило точением к

Семенихе в тот момент, когда мать полоскала белье.

Гусь воображал, как будет убиваться и плакать мать, запоздало раскаиваясь в своей горячности и казня себя за

то, что обижала единственного сына. И мало-помалу в его сердце затихало обида, и скоро Гусю самому

становилось жалко свою одинокую мать. Обычно к концу второго или третьего дня от этой обиды не оставалось и

следа. Ни рыбалка, ни охота с луком — ничего не могло отвлечь Гуся от тревожных мыслей о матери, которая уже

раскаялась во всем и теперь мучается в тревоге за судьбу своего сорванца.

И тогда Гусь гасил костер, наводил в шалаше порядок и спешил домой, прихватив с собой наловленную рыбу.

Его возвращение превращалось в маленький семейный праздник. В доме опять водворялся мир и лад до поры, пока

Гусь вновь чем-нибудь, но выводил из себя Дарью.

Долгое время о шалаше никто не знал. Да и теперь шалаш хранился в строжайшей тайне от взрослых. Здесь

бывали из ребят лишь Сережка и Толька. Раза два или три Гусь приводил в свое убежище Таньку, когда они ходили

за ягодами и грибами. Это он делал с единственной целью — дать ей понять, что у него нет от нее секретов, и что

он не ставит Таньку ни в какое сравнение с другими девчонками.