Лев Кассиль - Ход белой королевы

* * *

А вечером на Центральном олимпийском стадионе, деревянные, полированные под цвет карельской березы трибуны которого были заполнены интернациональной публикой, восемь герольдов в шляпах с перьями, в цветных камзолах, в зеленых плащах на алой подкладке поднялись на возвышение и протрубили в свои трубы. Началась так называемая "церемония официала протоколяра".

Лучи прожекторов скрестились на пьедестале почета, за которым в высоко поднятой плоской чаше светильника пылал уже одиннадцать дней не угасавший священный олимпийский огонь. На высокой мачте взвилось алое знамя. Ветер величаво стекал с его складок, в которых трепетала пятиконечная звезда над скрещенными изображениями молота и серпа. Зрители на трибунах встали, обнажая головы, услышав загремевшие над стадионом мерные аккорды Государственного гимна СССР. Поднявшийся на возвышение перед светильником президент Олимпийского комитета под овации многих тысяч самых азартных представителей благородного всесветного племени болельщиков вручил Наталье Скуратовой - СССР - Большую золотую медаль олимпийской чемпионки, которая покоилась в изящном футляре с бархатной подкладкой. И снова весь стадион, сливая в дружном восторге свои чувства, стал скандировать ставшее с сегодняшнего утра модным в Кортине:

- Ура!.. Ура!.. Скура-това!

В тот же вечер в отеле "Тре Кроче" на Наташу был надет лавровый венок чемпионки мира, и прибывшие в отель представители Международной лыжной федерации торжественно объявили, что Наталья Скуратова ныне провозглашена Белой королевой на весь год.

- Хороша Наташа, а главное - наша! - пошутил кто-то из спортсменов, заполнявших в этот торжественный момент зал отеля "Тре Кроче".

Здесь наконец я смог поговорить с Карычевым, который увел меня к себе в номер, как только закончился церемониал.

- Ну, вот и все! Теперь можно кончать повесть.- И Карычев сладко потянулся.

- Послушай,- сказал я, разворачивая рукопись перед ее автором.- Все это, понимаешь, довольно занятно. Но ты многое не договорил, есть какие-то непростительные умолчания. Например, вся эта история со спасением. Ведь читателю интересно же знать, как там дальше происходило. Узнала ли Наташа, кто ее спас, в конце концов?

- Так ведь не это же главное в повести,- возразил Карычев.- Это я просто так рассказал, как в жизни произошло.

- Однако ты об этом все-таки пишешь в повести.

- Я пишу все, как было. Я ведь журналист, а не писатель. А вообще, если это мешает, можно всю ту историю выкинуть, повесть ведь совсем не про это... Мне казалось, что характер Чудинова дан довольно ясно. Будет он тебе признаваться!

- Да,- согласился я,- характер Чудинова мне ясен, и уж он, во всяком случае, не станет присваивать чужие подвиги себе.

- То есть? - насторожился Карычев.

- Ну, вот что,- не выдержал я.- Вот что, дорогой мой друг, хочешь, я тебе помогу закончить повесть и скажу, как это было в жизни?

- Ну, валяй, валяй... интересно! - подзадоривал меня Карычев.

- Так вот,- продолжал я.- Это, милый мой, ты тогда их во время бурана вытащил.

Карычев посмотрел на меня ошарашенно.

- Поздравляю!..- буркнул он.- Блестящее открытие! Новый Шерлок Холмс. Интересно, как это ты додумался?

- Да, да. Не финти, пожалуйста. Ты в тот вечер прилетел в Зимогорск, застрял из-за бурана на аэродроме, верно? И, конечно, услышав, что стряслась такая история с девушкой и ребенком, ты немедленно полез туда в самую пургу. Я ведь, дорогой мой, тоже знаю немного твой характер... Так, значит, пошел на поиски, и тебе посчастливилось первому набрести на них. Понятно? Затем, когда ты узнал, что в поисках участвовал Чудинов, ты, всю жизнь мучавшийся тем, что обязан ему своим спасением на Карельском перешейке, решил не открываться тоже. Скромность Чудинова тебе давно не давала спокойно спать. И, кроме того, тебе ведь очень хотелось свести поближе своего друга с Наташей, а тут такая романтическая почва для сближения!.. И действовал, конечно, ты чрезвычайно благородно, тем более, что, честно говоря, Наташа тебе ведь тоже самому нравилась. Верно?

- Психолог! - угрюмо проворчал Карычев.

Я безжалостно продолжал:

- Ну что, дальше идти или хватит?

- Валяй, валяй, погляжу, куда тебя занесет,- усмехнулся Карычев.

- Так вот... Ты вернулся в номер гостиницы раньше задержавшегося Чудинова.

- Ну, допустим,- вызывающе бросил мне Карычев.- А куртка? А пуговица?

- Ну, это уже пустяки. Не стоит большого труда догадаться. Увидев твою куртку на стуле в номере, Чудинов, конечно, принял ее за свою. (Ведь я же помню, что в самом начале твоей повести ты говорил о снимке, где вы оба изображены в одинаковых заграничных куртках.) А когда Чудинов заснул, ты ночью подменил куртку, а для вящей убедительности сам оторвал у Чудинова пуговицу. Кстати, именно эту пуговицу ты после и вернул хозяину. Потому у Сергунка и оказалась после гонки та твоя пуговица, что досталась ему во время бурана. Она-то и заставила в конце концов заподозрить тебя. И таинственная маска на карнавале - это, конечно, тоже ты. Уж это, откровенно говоря, грубая работа. Ну что, припер?

Карычев невозмутимо и иронически слушал меня, а потом сказал:

- Все это было бы убедительно, но... Но про одно обстоятельство ты забыл. И сейчас я одним махом разрушу все твое здание из догадок, построенное на зыбучем песке. Ты забыл про шарф. Откуда у меня мог оказаться шарф с меткой "С. Чу..." и так далее?

Тут наступила минута, когда я несколько растерялся и, признаюсь, смолк в замешательстве. Я совсем забыл про этот шарф и метку. Ах ты, черт, действительно!.. Впрочем, погоди, погоди... Внезапная догадка только сейчас осенила меня.

- Ну-ка, дай карандаш. Какая там была метка?

- А вот какая! - Карычев торжествовал и, не отдавая карандаша, сам крупно вывел прописью: "С. Чу...".

- Все! - воскликнул я.- Вот теперь ты окончательно приперт. У вас у обоих эти шарфы откуда были? Из Швейцарии? Метка-то не русская, черт бы тебя подрал! Зря темнишь. Давай карандаш.

И я, поставив "а" после "с", четко вывел на протянутом мне Карычевым листке буквами латинской прописи:

carytschev

- Это и читается "Карычев" и никакой там не "С.Чудинов". Ну? Что скажешь?

Карычев поднял обе руки вверх, как бы сдаваясь:

- Ничего не скажу.

- Так какого же черта ты накрутил все это?

- Не о том же речь. Речь идет о воспитании спортсменки и...

- Ну, знаешь, скажу я тебе...

- Знаю, знаю,- перебил меня Карычев.- Ты тоже скажешь вроде Ремизкина, что я не чувствую подлинной героики и тому подобное. Пойдем лучше вниз, я утром обещал Наташе и Степану познакомить тебя с ними. Они там получили поздравительную телеграмму от всех ребят интерната. Только прошу тебя, уж им-то хоть ни слова.

Я пожал плечами.

- Зачем говорить людям то, что они великолепно знают и без меня? Они мне сами обо всем рассказали еще сегодня днем.

- Сами?.. А я-то...

Карычев схватился за голову и тяжело сел на диван.

Когда мы спускались по лестнице, я увидел на балконе Чудинова и Наташу. Они стояли, вдыхая сладостный высокогорный воздух, любуясь бездонным покоем окружавшей нас звездной альпийской ночи.

Они молчали. И чувствовалось, что после шумного сегодняшнего дня, принесшего обоим столько волнений и славы, им очень важно было вот так тихо постоять рядом и помолчать.

Помолчим и мы...

Москва - Картина У Ампеццо. 1956.