Елена Матвеева - Черновой вариант

Сразу видать - погладить не пытайся.

- Породная кошка, - сообщил Капусов, - на улицу не пускаем.

- Сопрут, - сочувственно сказал я.

- Нет, не сопрут. Ты попробуй к нему подойди.

Зверь! Просто от песка и пыли могут блохи завестись, вот и не пускаем.

Пещера оказалась трехкомнатная, а комнатки маленькие, потолки низенькие. Все уставлено книгами, а свободные места увешаны картинками, деревянной резьбой, фотографиями в старинных рамках, иконами, прялками и керамическими пластинами, устелено пледами, заставлено глиняными кувшинами и плошками всех мастей.

У Мишки Капусова своя комната, свой письменный стол, свои книги. И тоже все завешано и заставлено.

Не хуже, чем у моего отца. Только у отца много строже и, пожалуй, удобнее. Попробуй поживи в развале из книг, пластинок, подушек и подсвечников. К тому же со всего этого нужно стирать пыль - тоже проблема.

Капусов старался понять, какое впечатление на меня произвело их жилище. Честно сказать, хорошее.

Люблю, когда есть на что поглазеть. Я помаленьку все рассматривал, но был непроницаем. Капусов познакомил меня с отцом и мамой.

Отец - небольшой, кругленький, быстренький и говорливый. Щеки бритые, а на подбородке борода.

И жена под стать ему - полненькая хлопотунья. На кого-то или на что-то она похожа. Никак не мог вспомнить. Встрепанная какая-то, но не рыхлая. Глаза выпуклые, светло-зелененькие буравчики. В гостях у Капусовых двое мужчин с бородами.

Мы вместе с родителями и гостями сели обедать за тесный стол.

Я привык есть с мамсй на кухне без церемоний.

Но я знал, млсо принято резать, держа нож в правой руке, а вилку в левой. Так и орудуешь одновременно обоими предметами. Дома я никогда не пользовался этим правилом, потому что не умею есть левой рукой.

А тут глянул - крахмальная скатерть, супные тарелки на мелких стоят и подставочки для вилок и ножей.

Глянул и вспомнил. Сначала надеялся, на второе будет рыба или котлеты, их резать не нужно. А когда чегонибудь очень боишься, оно обязательно и случается.

Принесли мясо, да такую подошву, что ее пилой пилить нужно. И началось. Стал я мечтательность разыгрывать. Отрежу кусок правой рукой и положу нож, будто задумаюсь, а потом хвать вилку все той же рукой, якобы по рассеянности, наколю мясо и отправлю в рот. Сразу все мясо тоже не порежешь, бескультурно получится. Нужно по кусочку. Совсем замучился. А за столом жонглируют умными словами и именами.

Кот развалился на тахте, в прищуре глаз - довольство, сытость и презрение. И я вспомнил, что у нас лет пять жил кот, гладкий, серый в полоску - обычный плебейский кот. Таких Барсиками называют. Но характером он был куда лучше, по сравнению с этим - душа-кот.

За чаем еще хуже. Почему-то подумал: только бы не подавиться. Со мной такое случается раз в год, с чего бы и вспомнить. И случилось. Глаза вылезли, весь вспотел, побагровел, стараюсь сдержаться, платка носового, разумеется, нет. Хорошо, капусовская мамаша догадалась проводить меня в кухню. Откашлялся.

Возвращаюсь, а там опять словами жонглируют.

О чем речь, не понимаю. Тут я ощутил необходимость завести словарь русского языка, иностранных слов и другие словари. С этого момента и родилось мое пристрастие к справочной литературе.

По дороге домой мне было очень грустно. Комплексы выросли величиной с дом. И вдруг я развеселился.

Понял, на что похожа Мишкина мать. На кочан капусты. Капуста и есть, честное слово.

8

Я стал бывать у Капусова. У них в доме почти всегда гости. Сидят при свечах, толстенных, шерпшвых, как ствол дерева. Сухое вино потягивают, кофе пьют.

Все не как у нас с мамой.

На днях изобрел, как самому отливать толстые свечи. Для формы лучше всего жестяные банки от кофе, нужно только срезать верхний ободок и проколоть посредине донца дырку. Фитиль - нитяная веревочка от торта продевается в банку и крепится по центру на проволочной распорке. Плавишь обычные свечи по восемнадцать копеек, подкрашиваешь губной помадой и заливаешь в банку-форму. Когда воск застыл, опускаешь в кастрюлю с кипятком и тянешь за фитиль сверху. И вот она - круглая, толстая, цветная.

Можно сразу, пока свеча теплая, обмотать ее по спирали лентой фольги. Фирма!

Теперь я не завтракал, собирал деньги и раз в неделю покупал книгу по искусству. Я падал в пропасть.

Я невежествен. Мало читал, мало видел и мало знаю. Но меня удивляла всеядность Капусовых. Все искусство, созданное на протяжении многих тысячелетий, восхищало их в равной мере. И наскальная живопись, и Венера Таврическая, и Матисс, и иконопись. Все одновременно.

О Капусове-младшем и говорить не приходится.

Есть ли у него свои вкусы?

А может, так и должно быть? Может, истинный вкус заключается в том, чтобы всему отдавать должное, а значит - все принимать? Мой отец тоже принимает все искусство безоговорочно, но ему не все нравится.

Искусствоведы, по специфике своей профессии, любят все искусство подряд, кроме передвижников.

Такой я сделал вывод. Репина, правда, Капусов-отец признает.

Я пытаюсь разобраться, что мне нравится, а что нет, и все время попадаю впросак. Мне некоторые передвижники нравятся больше некоторых импрессионистов.

У безумного Матисса красные люди в дикой пляске закидывают себе ноги за уши, как дужки от очков.

Что это такое? Гоген - раскрашенные картинки. Мне не нравится наскальная живопись.

Не нравится античная скульптура. Она вся в движении, в пластическом танце, только движение это кажется мне застывшим, мертвым. Почему Венеру Таврическую считают эталоном красоты? У нее змеиная головка, некрасивые ноги и висячий зад.

Я купил иллюстрированную книгу "Репин".

Прекрасный художник. Говорю Капусову:

- Замечательная картина "Садко".

Там изображено подводное царство. Чувствуется глубина. Перламутровость, нереальность фигур, предметов.

Капусов посмотрел на меня через свои очки-линзы и безапелляционно заявляет:

- Аквариум с проститутками.

- Что?! - Я взвился. - Ты не имеешь права!.. - Да и осекся, хоть не скоро остыл.

Зачем же демонстрировать свое непонимание? Нужно знать, что хвалить, что положено хвалить. Если мне лично картина понравилась, это совсем не означает, что она хороша с общепризнанной точки зрения.

У меня не развит вкус.

Я не понимаю, чем хороши иконы. Сейчас каждый интеллигентный человек должен увлекаться иконописью. Отец объяснял мне: примитив, краски, композиция, история. Понимаю, даже чувствую, есть в них что-то. Но не вижу - что.

Я не понимаю, в чем прелесть сказок и детских книг. Все восхищаются сказками, Карлсонами и Винни Пухами. Мультяшки смотрю с удовольствием, а читать детские книги - слуга покорный. Догадываюсь, из этих книг я вырос, может быть, не так давно и, наверно, не дорос, чтобы к ним вернуться. Но это домыслы - сказок я не принимаю.

Я не люблю стихов. Это кощунство. Никогда в этом не признаюсь. Когда Тонина спросила, кто из поэтов мне больше всего нравится, я был в таком замешательстве, что ответил первое пришедшее на ум:

- Маяковский и Северянин.

Она удивилась, и я сразу понял, что промахнулся.

Если бы еще знать наверняка, кто такой Северянин!

Я покраснел до корней волос, запылал, как печь. А это случается редко, у меня капилляры глубоко спрятаны.

Стихи я не читаю. Я воспринимаю их как что-то неестественное. Мне хочется их пересказать прозой.

Беру с полки первый попавшийся сборник стихов.

Заболоцкий. Открываю первую попавшуюся страницу.

Тычу пальцем в первую попавшуюся строчку:

Здесь бабы толсты, словно кадки,

Их шаль невиданной красы,

И огурцы, как великаны,

Прилежно плавают в воде. (Не в рифму!)

Сверкают саблями селедки,

Их глазки маленькие кротки,

Но вот, разрезаны ножом,

Они свиваются ужом... и т. д.

Куда проще: на рынке торгуют толстые, как кадки, бабы в шалях невиданной красы. Огурцы-великаны прилежно плавают в воде. Саблями сверкают селедки с маленькими кроткими глазками, и вот они, разрезанные, свиваются ужом и т. д.

Хотя не со всеми стихами дело так просто. Попробуйте переписать прозой:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Я пробовал. Не получается. Слова не выкинешь и не переставишь, только в строчку перепишешь.

У меня есть память на стихи и стиль поэта. Однажды полистал сборник Твардовского, а на другой день узнал его стихотворение, которое слышал первый раз.

И еще был подобный случай. Окружающие думали - знание, а это чутье. Я живу интуицией. Лечу с большой горы и не знаю, то ли в пропасть ухну, то ли мягко приземлюсь.

О классической музыке говорить вообще не приходится.

Единственный, кто мог просветить меня во всех этих вопросах или хотя бы вызвать к ним интерес, - отец. Он проводил со мной много времени, почему же мы не ходили в театр и музеи? Я, кажется, знаю.