Михаил Лезинский - Мы с тобой Макаренки

«А разве я ее люблю? Ну, нравится она мне… Ну…» Даже себе боится Волков признаться в этом. А влюбился он в Светлану сразу же и бесповоротно.

Впервые он увидел ее здесь, в степи, заплаканную и несчастную. И такая она была в это время хорошенькая! Ее свежие, чуть припухлые губы вздрагивали, коротко подстриженные белокурые волосы падали на лоб. И даже сквозь слезы можно было разглядеть синеватые, с зеленоватым отливом глаза. Точь-в-точь, как вода Южной бухты.

И так Волкову стало жалко ее, что тут же захотелось подойти и погладить ее по голове. Погладить и сказать: «Не надо плакать, ведь вы среди друзей».

Но друзей-то как раз у Светланы и не было, Митрич это понимал. И он дал клятву, в душе, конечно, оберегать девушку от всех несчастий, какие с ней могут произойти.

Потом, раздумывая о Светлане, Митрич приписал девушке столько хороших человеческих качеств, что их бы с избытком хватило по крайней мере на трех Светлан. ? Жизнелюб Волков старался видеть в людях только хорошее.

О своем повышенном интересе к Светлане Скрипичкиной Волков, конечно, предпочитал помалкивать, но разве можно что-либо скрыть в коллективе? Да еще Митричу, у которого все радости и горести сразу же отражаются на лице?

… Наконец-то разгорелись дрова, и Волков поспешил к палатке Скрипичкиной.

Светлана уже давно выспалась и сейчас, лежа с закрытыми глазами, предавалась воспоминаниям. Ей почему-то вдруг вспомнился городской знакомый Боб Куренков. Перед самым Светланииым отъездом его судили. За воровство. Боб получил пять лет.

Светлана вспомнила, как после суда Бобкина мама кричала на своего мужа, научного работника: « Из-за тебя все так случилось! Это ты погубил нашего Вовочку! Пожалел несчастную десятку для ребенка и заставил его воровать! »

Научный работник с растерянным видом успокаивал свою жену: «Не надо, Мусенька. Ну я прошу тебя, Мусенька, – тут же люди. Он не будет голодать. Мы ему будем высылать деньги туда. Каждый месяц. Ну успокойся, Мусенька».

Жозефина тоже тогда подумала: «Действительно, тыщи, наверное, огребает, а своему ребенку рубль пожалел!» Потом Светлана стала думать об Игоре Мартьянове. Как он отличается от всех мужчин, каких она знала до сих пор! Да не только Мартьянов, и Митрич тоже, хоть и влюбился в нее с первого взгляда, что, конечно, не ускользнуло от Светланы. Люди, с которыми теперь судьба свела Скрипичкину, по-иному смотрели на вещи, да и поступки у них были совсем другие. Все это настораживало Светлану и заставляло ее сдерживаться, хотя внешне как будто ничего в ней и не изменилось.

Светлана вспомнила о матери, о квартире, и ее мысли потекли по привычному руслу. Вспомнила она и о скандале, который устроила мать в общественной приемной горисполкома. Мама Скрипичкина топала ногами и кричала так, словно торговала рыбой на приморском базаре. Она, как и Куренковская Мусенька, нисколько не смущалась присутствием незнакомых людей, занятых делом,

– Жозефиночка, милая, – причитала она, обнимая и целуя Светлану, – ну что ты им сделала? Не хулиганила, не воровала – в чем же дело? Я не понимаю. Не работала?! Так не на их же ты счет живешь! Хамство какое! Оторвать ребенка от матери! Доченька моя, как отбудешь свой срок, сразу же приезжай – я тебя замуж отдам. Официально! Пусть они тогда посмеют сунуться к замужней даме!

Как давно и недавно это было! А сейчас лежит она на кровати и не знает, куда себя деть.

«А что, если действительно выйти замуж? Не надо будет жить в этой палатке, идти варить обед каким-то монтажникам». Светлана попыталась представить себя 8 роли жены Мартьянова. «Интересный. Непьющий. Спокойный. Хорошо зарабатывает. Да, а сколько платят техникам?»

Светлана вздохнула: «…разве такие люди, как Мартьянов, берут в жены таких, как я?»

Но тут же в ней заговорила Светлана прежних лет, и женское достоинство, запрятанное глубоко-глубоко в душе, восстало:

«А чем я плоха? Чем я хуже других?!» Но тут же новый спад в настроении: «Да, хуже всех. Я дрянь. И правильно поступает Мартьянов, что плюет на меня. Господи! Хоть бы какой-нибудь живой человек обо мне вспомнил!»

Митрич, словно подслушав мысли Светланы, пришел вовремя, и девушка приветливо встретила застенчивого великана.

– Ты больна, Светлана? – укрощенный бас Митрича за стенкой палатки вибрировал, выдавая волнение.

– Это ты, Гриша? Входи, входи.

В проеме палатки показалась огненная голова, и глаза Митрича тревожно забегали по помещению, остановились на Светлане.

– Простыла? Тебе плохо?

– Немножко, – зажав ладонями голову, слабым голосом ответила Светлана, – вот тут что-то стучит, – показала она на правый бок и

устало прикрыла глаза. Потом подняла голову

с подушки.

– Да ты лежи, лежи, зачем встаешь? – встревожился Митрич. – Может, врача из поселка вызвать? Я мигом!

Светлана покорно легла и снова закрыла глаза.

– Не надо врача, – произнесла она. – Гриш, а что там про меня Мартьянов говорил? Ругался?

– Что есть, то и говорил.

– Как, что есть? – испугалась Скрипичкина.

– Ну, что ты больная…

– А-а, – вздохнула Светлана. От Игоревой неправды ей почему-то стало спокойней на душе и не захотелось больше никого видеть, я

никого слышать. Даже Митрича. – Ты иди, иди, Гришенька, вари обед, а я постараюсь уснуть, может, мне легче станет, – и Светлана повернулась к полотняной стенке.

Волков с минуту потоптался на месте и, глубоко вздохнув, тихонько вышел из палатки .

– Пи-ить, пи-ить,- просит какая-то пичуга.

Игорь свинчивает пробку с фляжки и жадно глотает тепловатую воду. На какую-то долю секунды становится легче.

– Пи-ить, пи~ить, – не унимается пичуга.

Пить? Да, надо пойти и дать напиться этому

пижону. «Пижон», Жорка Лукьяненко, просто-напросто забыл свою флягу в палатке, а без воды попробуй в такую жару!

Игорь из-под ладони всматривается в квадраты вырытых ям. Где-то здесь должен быть Лукьяненко. Третий день возится он со своей ямой и никак не может ее одолеть. То ему помешала мозоль, которую он натер ровно через пять минут после того, как взял лопату в руки, То грунт, который в его яме оказался крепче, да казалось, что голос светится. так исполнять Блока мог только талантливый артист, а что это был Блок, Игорь ни на секунду не усомнился, он узнал поэта по строю мысли, по душевной интонации. Чтец продолжал:

Женщины с безумными очами,

С вечно смятой розой на груди!

Пробудись!

Пронзи меня мечами…

Игорь заглянул в яму и встретился глазами с Лукьяненко. Одну секунду длилась пауза, я совсем другой голос, словно в яме находился второй человек, ядовито и насмешливо спросил:

– Подглядываете, товарищ начальник. Неэтично с вашей стороны.

– Да нет, я слушал, – словно оправдываясь, ответил Мартьянов и в свою очередь спросил:

– Блок? Раннего Блока читал?

– Блока. А вы, товарищ техник, даже знаете, что на свете существовал такой поэт?

– В школе проходил, – ответил Игорь, пропуская иронию мимо ушей. – А ты знаешь, чьи вот эти стихи?

И он без всякого перехода продекламировал:

Выходи на балкон.

Слышишь -

гуси летят.

Как тогда?

Как тогда!

Время к старости, брат…

Нет,

я в старость не верю,

на крыльях держись!

Верю в жизнь,

верю в смерть

и опять снова в жизнь…

– Чьи? Говори быстрей!

– Маяковского, – Неуверенно произнес Лукьяненко, угадывая знакомую со школьной парты поэтическую лесенку.

– Не знаешь. Владимир Луговской.

– Не знаю, – передразнил Лукьяненко, – я вам сейчас столько стихов наговорю, что и вы знать не будете.

– А ну, давай!

– Даю.

Живописцы, окуните ваши кисти

В суету дворов арбатских

и в зарю,

Чтобы были ваши кисти, словно листья,

Словно листья,

словно листья

к ноябрю.

Игорь еще раз подивился мастерству исполнения Лукьяненко.

Что-что, а подавать слова Жора умел.

– Булат Окуджава.

– Он самый, – удивился Лукьяненко быстрой разгадке, – а это?

Ты мерцаешь

многие сотни веков,

Марс,

планета мечтателей и чудаков.

Марс -

обитель таинственных Аэлит…

– Роберт Рождественский, – без всякого труда назвал поэта Мартьянов. – Теперь слушай ты.

Ваш выход, артист.

Ваш выход.

Забудьте

усталость и робость.

Хотя не для вас ли вырыт

зал, бездонный, как пропасть?

И вам по краю, по краю,

по очень опасной грани, по грани,

как по канату, с улыбкой двигаться надо…

Ваш выход, артист…

Нравится?

– Здорово. Кто?

– Тоже Рождественский.

– А я почти ничего не читал Рождественского, – признался Лукьяненко. – Попадется, обязательно прочту. Здорово он об артистах…

– А что ты вообще читаешь? – полюбопытствовал Игорь.

– Недавно «Трех товарищей» прочел. Мировецкая книжка.