Елена Шолохова - Ниже бездны, выше облаков

– Это смотря как просить будет, – захихикала Лукьянчикова.

В такие моменты я Олю просто не узнавала. Мы ведь с ней в детстве всех собак во дворе подкармливали, брошенных котят, если получалось, пристраивали, галку с подбитым крылом, помню, выхаживали. Не выходили. Оля рыдала, как и я. Откуда теперь в ней столько жестокости? Впрочем, я тоже хороша, участвую в этом вместе со всеми. Но хотя бы удовольствия не получаю. Я просто… боюсь.

– Думаю, будет просить как следует, – заверила Запевалова, – ведь иначе мы не простим, а если мы не простим, ей же будет хуже. Ну так что, Волкова? Ты же хочешь, чтоб мы тебя простили?

– Простите меня, пожалуйста. Я не хотела, – пролепетала новенькая.

– Ты что, Волкова? Проси прощения как сле-ду-ет! Всё-таки весь класс из-за тебя пострадал.

– Простите, – ещё тише промямлила она, опустив голову.

– До неё не доходит! Волкова, на коленях надо прощения просить.

– Как на коленях? – она недоумённо уставилась на Запевалову.

Честно говоря, я и сама думала, что это шутка. Не верилось, что Женька может всерьёз такого требовать.

– А вот так. Встанешь на колени перед нами и попросишь. Или смотри… Считаем до десяти, а потом пеняй на себя. Раз, два, три, четыре, – начала Запевалова, и все хором подхватили: – Пять, шесть, семь…

И тут Волкова в самом деле бухнулась на колени. Я даже не ожидала.

Скрипнула дверь. Мы вздрогнули, но это оказалась Смирнова:

– Девчонки, сюда наши пацаны рвутся. Пускать?

– Нет! – крикнули мы.

– Пусти, – разрешила Запевалова.

Волкова испуганно дёрнулась, хотела вскочить с колен, но Запевалова толкнула её, не дав подняться:

– Куда? Мальчикам тоже досталось из-за тебя. Ты и перед ними виновата, так что и у них проси прощения, – потом повернулась к мальчишкам, которые уже набились в нашу раздевалку, и позвала: – Идите сюда! Волкова прощения просит.

Мальчишки оттеснили девчонок и выстроились перед Волковой, глядя на неё сверху вниз с глумливыми улыбочками. Ну и физиономии у них были! Особенно у Зубкова и Лопырёва. Фу-у, даже противно стало. Один Бородин, как порядочный, смущённо отвернулся. Недаром всё-таки я его выделяю…

– Простите меня, – каким-то глухим, не своим голосом повторила новенькая, не поднимая головы.

– Ну что ж, Волкова, – воскликнула Запевалова, вытряхивая из пакета кроссовки, – теперь мы видим, что ты раскаиваешься. На первый раз мы тебя прощаем. Можешь подняться. Всё, пацаны, марш отсюда, нам ещё на физру переодеваться.

Мы побежали в спортзал, а Волкова так и осталась в раздевалке.

Когда возвращались из школы, как обычно, впятером, Женька, Ольга и Эдик ухохатывались, вспоминая, как изводили Волкову, будто комедию вспоминали. Особенно смаковали момент, когда та стояла на коленях. При этом Лукьянчикова и Лопырёв пели дифирамбы Запеваловой, мол, какая новенькая была и какая стала, и всё благодаря Женькиным талантам: «Здорово ты её укротила! Всего за три дня!»

Бородин хранил молчание. Я тоже. Последнее время всё чаще ловлю себя на том, что Запевалова раздражает меня своим самомнением и командирскими замашками. А её выходки раз от разу становятся всё более пугающими. Взять, например, ту сцену в раздевалке – это же дикость! Хоть я и не вчера поняла, что Женька жестока и беспощадна к любому, кто ей слово поперёк скажет, но всё равно была шокирована. По крайней мере, раньше она так далеко не заходила. Запевалова, словно почувствовав, что я думаю о ней, внезапно смолкла и повернулась ко мне:

– Кстати, а почему наша Танечка сегодня в сторонке проторчала?

– Вас и так там была толпа. Зачем ещё мне было толкаться? – Я смутилась и едва нашлась что ответить.

– А не в этом дело. Тут либо ты с нами, либо против нас. И сегодня ты была не с нами. Вот интересно, случайно так получилось или ты просто не захотела ручки марать? Может, ты вообще за Волкову? – говорила она с полуулыбкой, а глазами так и сверлила меня насквозь.

Сердце заколотилось. С огромным трудом мне удалось взять себя в руки и не поддаться панике. Знаю я, к чему такие провокационные вопросы приводят. Сегодня ты со всеми, а завтра все против тебя. Стоит ей только слово сказать. Волкова не первая жертва в нашем классе и наверняка не последняя. Никто этой травли не выдерживал. Кто-то раньше, кто-то позже, но все в итоге уходили от нас. И я бы не выдержала, знаю точно. Поэтому больше всего на свете не хочу, даже нет, не так – больше всего на свете боюсь (особенно когда она так смотрит) стать изгоем в своём классе. Вот и опять струсила и поспешила её разуверить:

– Да ты что! Ничего я не с ней! Я её тоже терпеть не могу.

Запевалова самодовольно ухмыльнулась и больше не привязывалась.

Родительское собрание было разгромным. Но это я узнала позже, от наших. А вечером, после собрания, мама пришла вся больная. Села на банкетку в прихожей, как будто сил у неё совсем не было, даже раздеваться не стала. «Я тебя совсем не знаю, оказывается», – вот и всё, что она мне сказала. Я же настроилась на долгий и тяжёлый разговор. Придумала оправдания. Напрасно. Мама даже не спросила ни о чём. Не воскликнула, как же я так могла поступить. Не стыдила. А лучше бы мы поговорили. Пусть бы даже мама отчитывала меня и укоряла, чем так, когда я даже не знала, о чём она думала.

Повезло ещё, что папа был в командировке. На собрание он, конечно, не пошёл бы, но наверняка стал бы у мамы допытываться, что да как. А потом бы горячился, ругался, причём больше на маму, чем на меня.

У него вечно она во всём виновата. Даже в тех моих проступках, о которых она ни сном ни духом. Например, именно так и было, когда я самовольно прекратила посещать музыкальную школу, – мне там совершенно не нравилось – а признаться родителям не решалась. Я уходила когда положено, и гуляла, пока шли занятия. Чуть позже они всё равно узнали правду – от преподавателя. Папа мне ни слова не сказал, зато маму изводил целую неделю. И на этот раз выдал бы примерно следующее: «Это всё твоё воспитание! Ты виновата! Я работаю, кормлю вас, одеваю, обеспечиваю всем. А ты не можешь справиться с собственной дочерью!»

Но и без папиного ворчания было совсем тягостно и уныло. Мама весь вечер молчала, сколько раз я к ней ни подступалась. Такой расстроенной я давно её не видела. А ведь она даже не знала о том, что после этого дурацкого сочинения мы стали травить Волкову ещё жёстче.

Спала я плохо. Мне казалось, что я несусь на бешеной скорости к краю обрыва и ничто меня не спасёт. Во сне я плакала, даже рыдала, и среди ночи ко мне пришла мама. Напоила тёплым молоком с мёдом, утешила. Так мы и помирились.

В семь утра позвонила Запевалова. Я ещё ни одеться, ни позавтракать не успела и очень удивилась, к чему такая срочность, – ведь меньше чем через час увидимся.

– Привет. Встречаемся у твоего подъезда. Выходи через десять минут.

– Но я ещё не готова.

– Давай, поторопись. Дело важное. Всё, пока. Жду.

Мама помогла мне надеть платье, а несъеденные бутерброды сунула в портфель. О вчерашнем собрании и двойке больше не вспоминали.

Когда я вышла, на скамейке у подъезда уже сидели Запевалова, Бородин и Лопырёв, а через двор семенила Лукьянчикова. Она полноватая и, когда торопится, выглядит забавно. Ещё и огромный помпон на шапке смешно подпрыгивал. Лопырёв хихикнул:

– У колобка на голове колобок…

Женька на него шикнула, и он сразу замолк. Но когда Ольга подбежала, сама состроила гримасу не лучше.

– Ну наконец все в сборе, – Запевалова метнула недовольный взгляд в сторону Ольги. – Задубеть можно, пока некоторые раскачаются.

– А что за важное дело? – не утерпел Бородин. – А то я даже позавтракать не успел.

– Я тоже. Но у меня бутеры есть, так что угощайтесь. – Я развернула фольгу – там оказалось четыре бутерброда с ветчиной.

Все замялись.

– Я не буду, – отказалась Запевалова. – Аппетита что-то нет. А вы ешьте, если хотите.

Мы расхватали бутерброды, но, пока их поглощали, она ни слова не проронила. Заговорила, только когда мы перестали жевать.

– Дело такое: я считаю, что от новенькой нужно избавиться.

– Ага, завалим её. Киллера искать будем или своими силами обойдёмся? – пошутил Лопырёв, но Запевалова взглядом велела ему заткнуться.

– Эдик, я, вообще-то, серьёзно. «Оно» не должно учиться в нашем классе.

– А что ещё она натворила? – ахнула Лукьянчикова.

– Припёрлась к нам, вот что. Из-за неё вот эта ситуация сейчас, – Женька неопределённо повела рукой.

– Так ты её не простила? – удивился Бородин.

– Я не поп, чтобы прощать, – Запевалова ни с того ни с сего вдруг разозлилась. – Нужно, чтобы она как можно скорее свалила. Пусть в другой класс переведётся, а ещё лучше – в другую школу. Ненавижу её!

– Я думаю, зря ты, Женька, напрягаешься. Если все будет идти в таком духе, как сейчас, она сама скоро от нас сбежит. Она уже как загнанный зверёк. А времени прошло всего ничего. Больше чем уверен, надолго её не хватит, – рассудил Бородин.