Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

Накануне. — Первые дни. — Организация местной власти. — Еврейская общественность. — Праздник равноправия. — Первый украинский съезд. — «Совет объединенных еврейских организаций». — Киевский исполнительный комитет и его члены. — Пресса. — Приезд А.Ф.Керенского. — Наш конфликт с украинцами. — Приезд Церетели. — Соглашение с украинцами и вступление «меньшинств» в Центральную Раду. — Областное еврейское совещание и агитация Рафеса. — Несколько слов о пропорциональных выборах. — Выборы в Киевскую Городскую Думу. — Национально-политические размышления. — Корниловщина. — Новая Дума. — Накануне новых событий.

В конце февраля 1917 года в Киеве ничто не предвещало великих событий, на самом пороге которых мы находились.

Убийство Распутина, по-видимому, не произвело у нас того впечатления, которое мне пришлось наблюдать в Петрограде, где я как раз в эти дни был. Последовавшие затем предсмертные судороги реакции — премьерство кн. Голицына, увольнение министра народного просвещения гр. Игнатьева, двукратное отсрочивание Думской сессии, — все это было воспринято как очередной поворот вправо, как политический эпизод, которых было и которых будет еще так много…

На фронте было зимнее затишье, продовольственное положение не обострялось, и жизнь текла своим чередом. Наша провинциальная общественность концентрировалась главным образом вокруг трех военно-общественных организаций: Земского союза, Союза городов и Военно-промышленного комитета. Руководящие органы всех этих учреждений состояли сплошь из прогрессивных элементов — земцев, городских деятелей и промышленников. Во главе областного комитета Земсоюза стоял С.П.Шликевич, во главе Согора — барон Ф.Р.Штейнгель, председателем Военно-промышленного комитета был с самого его основания Михаил Иванович Терещенко — баловень судьбы, обладавший колоссальным богатством и пользовавшийся исключительными симпатиями в торгово-промышленных и общественных кругах. Все проникавшие к нам частные сведения о непорядках в деле снабжения армии, о тлетворном влиянии Ставки, об антагонизме между отдельными военачальниками — все это обычно шло через эти комитеты. В их же канцеляриях перепечатывались на машинках и оттуда распространялись бесчисленные списки со знаменитых речей Милюкова, Шульгина и Маклакова в заседаниях Государственной Думы 1‑го и 3‑го ноября 1916 года.

Партийные и национальные организации, хотя и существовали у нас с самого 1905 года, но работали довольно вяло. Левые партии работали в подполье. Из полулегальных политических организаций был заметен, пожалуй, только областной комитет Партии Народной Свободы, во главе которого, после смерти Е.Г.Шольпа, стоял один из самых видных и уважаемых киевских деятелей — Д.Н.Григорович-Барский. В качестве суррогата еврейской национальной организации существовала некая «Комиссия общих дел», числившаяся при суррогате еврейской общинной организации — «Представительстве по делам еврейской благотворительности при Киевской городской управе». Дело же помощи многочисленным еврейским беженцам и выселенцам из прифронтовой полосы сосредоточивалось в так называемом КОПЕ — «Киевском обществе помощи евреям, пострадавшим от военных бедствий». В обоих учреждениях преобладали политически-умеренные элементы еврейства — сионисты, кадеты, крупные торгово-промышленники, — и оба подвергались систематическим нападкам со стороны евреев-социалистов, взгляды которых выражал в печати талантливый сотрудник «Киевской мысли» М.Лиров.

Повторяю: к концу февраля 1917 года наша киевская атмосфера не была сгущена более, чем обыкновенно, и ничто не предвещало близкой грозы. Напротив, барометр общественных настроений — биржа — реагировала на последние политические события бешеной hausse’ой[2]

. Курсы всех бумаг (валютой тогда еще не интересовались) неслись неудержимо вверх, а публика все покупала и покупала; местные банки не успевали выполнить всех поручений на Петроград, которыми их ежедневно заваливала биржа. И любопытно, что именно биржевой бюллетень петроградского телеграфного агентства был для Киева первым вестником петроградских событий. 25 или 26 февраля киевляне нашли в своей газете, вместо ожидаемых сведений о последней котировке в Петрограде, — пустое место. Биржи не было — что бы это могло означать?

Естественно было привести это в связь с теми беспорядками на почве недостатка продовольствия, сведения о которых проникли в Киев. За серьезность этих беспорядков говорило то, что правительство, видимо, нервничало: нам сообщали о созыве какого-то совещания из представителей министерств и законодательных учреждений, и это совещание, чуть ли не под председательством самого Щегловитова, высказалось за передачу продовольственного дела в руки городских управлений. Это был явный поворот курса, явное поражение Протопопова и его политики, состоявшей в захвате всего и вся в ведение Министерства внутренних дел…

Однако, никаких прямых сведений о размере движения и о позиции правительства в Киеве не было. Газеты печатали официальные и официозные сообщения, сквозь которые и не проглядывал истинный характер происходивших событий. И только биржа подозрительно и упорно бездействовала.

Но вот однажды вечером — должно быть, это было 28 февраля или 1 марта — получилась в Киеве знаменитая телеграмма за подписью Бубликова, назначенного комиссаром Комитета Государственной Думы в Министерство путей сообщения. Телеграмма эта с быстротой электрической искры распространилась по городу. Все были в этот вечер у телефона, читая, слушая, перечитывая и переспрашивая… Никто не знал, кто такой Бубликов; стали справляться по стенографическим отчетам Государственной Думы, и пришлось удовлетвориться тем, что он — депутат, инженер и, если не ошибаюсь, член партии прогрессистов. Ни в подлинности телеграммы, ни в решающем значении происшедшего переворота не могло быть сомнений; порукой служил включенный в телеграмму текст воззвания Родзянко к населению. Опасались только одного: как бы ход событий не повернул обратно. Уже после отречения Царя одна дама призналась мне, что в эти дни на каждое утро просыпалась с мыслью, что вот ей подадут газету, и она на первой странице увидит опять слова: «а посему признали Мы за благо» …

Все в эти дни ждали известий, жаждали узнать подробности. Получаемые в редакциях газет телеграммы переписывались и распространялись по городу — чаще всего в перепутанном и невразумительном виде. А по утрам мы выбегали на улицу и часами простаивали в очередях у газетных киосков.

Настроение было праздничное. Да и как было не радоваться? Грандиозный переворот, осуществление вековой нашей мечты мы получили как бы в подарок, без борьбы и усилий, без крови и стонов…

Это чувство восторга по поводу происшедшего с Россией феерического превращения сохранилось еще долго. В письме моем, писаном через пять месяцев, в августе 1917 года, я нахожу следующие строки: