Камен Калчев - Димитров

«Советские люди глубоко чтят память Георгия Димитрова, героического борца против фашизма и войны, за объединение всех прогрессивных и демократических сил на борьбу за мир и социальный прогресс. Мы высоко ценим большой вклад, который он внес не только в освободительную борьбу болгарского народа, но и в мировое коммунистическое и рабочее движение. Георгий Димитров был замечательным другом советского народа, поборником нерушимого единства и дружбы болгарских и советских коммунистов».

«Разрешите привести еще один прекрасный пример мужества и убежденности в правоте великого дела коммунизма. Этот пример показал Георгий Димитров Недавно я перечитал книгу о Лейпцигском процессе, чтобы освежить в памяти события героической борьбы великого сына болгарского народа Георгия Михайловича Димитрова. На Лейпцигском процессе он был как бы в клетке с тиграми. Нельзя без волнения читать то, что говорил там Георгий Димитров. Он говорил так, словно судили. в Лейпциге не его, а он судил, судил Геринга, судил Геббельса, судил Гитлера, судил фашистских заправил и извергов, судил фашистский режим.

Откуда у него было такое мужество? От убежденности! Вряд ли он рассчитывал на то, что вырвется из лап фашистских извергов. Но он, не страшась смерти, судил своих врагов, врагов рабочего класса, врагов прогрессивного человечества, мужественно судил.

Теперь дело, за которое боролись Владимир Ильич Ленин, Георгий Михайлович Димитров и другие вожди народа, за которое отдали жизнь и пролили кровь сотни тысяч, миллионы борцов за торжество марксистско-ленинского учения, — это дело победило, знамя социализма гордо развевается над многими странами Европы и Азии. Владимир Ильич Ленин покоится в Мавзолее на Красной площади в Москве, и к нему, как правильно сказал президент Республики Мали Модибо Кейта, как к роднику, тянутся люди из всех стран мира, чтобы приложиться к этому источнику, набраться сил и мужества для борьбы за счастье народов. Георгий Димитров покоится в Мавзолее в городе Софии, и к нему нескончаемым потоком идут и идут люди. А благодарные им потомки в веках будут прославлять их как бесстрашных борцов за свободу и счастье народов, за дело коммунизма.

А где же те, кто боролся против Ленина, против Димитрова? Где те, кто судили Димитрова? Где Геббельс? Тот сам себя отравил. Где Геринг? Тот тоже себя отравил. Где Гитлер? Сам себя застрелил и хорошо сделал, потому что избавил нас от этого неприятного дела».

Когда в 1947 году Союз народной молодежи поручил мне написать популярную художественную биографию Георгия Димитрова, я воспринял это как большую честь и большую ответственность. В те годы было известно очень мало материалов о жизни и деятельности Димитрова (биографический очерк Стеллы Благоевой и документы Лейпцигского процесса). Надо было собирать материалы, которые показывали бы как самого Димитрова, так и ту эпоху, в которой он жил и работал. В этом отношении мне помогли устные рассказы его близких, друзей его детства и юношества, а также соратников по долголетней революционной деятельности. Много мне помогли и воспоминания матери его Парашкевы Димитровой. Они ввели меня в ту атмосферу, в которой оформлялся характер будущего революционера. Помогали мне речи, письма, высказывания Димитрова в годы ранней его революционной, публицистической и общественной деятельности; многочисленные его запросы в парламенте, выступления на Лейпцигском процессе, доклады и статьи после 9 сентября 1944 года.

Учтя критические замечания, сделанные на первое издание этой книги, я постарался, работая над переизданием, устранить недостатки и улучшить, насколько позволяют мои силы, художественную ее сторону.

Ветер стучал створками оком. дети сгрудились возле матери и со страхом вслушивались в зимнюю вьюгу. Казалось, наступал конец света…

А вечер обещал быть таким хорошим: у очага дымились вкусные кушанья, соблазняла баница — сладкий слоеный пирог, горкой возвышалась каша, посыпанная орехами, а в котелке виднелись сушеные сливы. Над самым столом, на котором уже лежал холодец, свисал рахат-лукум — белая сладкая, точно халва, колбаска.

За дверью послышался шорох. Дети и мать вздрогнули, прислушались. Щелкнул затвор, и в дом ввалился отец. Он был неузнаваем, еле переводил дух, плечи и шапка засыпаны снегом, лицо посинело от холода.

— Быстро собирайтесь! — крикнул он и бросился к шкафу. Жена и дети глядели удивленно. Он вытащил из шкафа старый турецкий пистолет, засунул его за пояс и снова крикнул: — Чего стоите? Разве не знаете, что идет турецкий карательный отряд?! Поколют нас, как ягнят!.. Бегите!..

Дети и мать бросились одеваться. Пока надевали они свои кожушки, отец уже набросил на плечи тяжелый ямурлук — шерстяную домотканую бурку — и ждал у двери.

— Парашкева! — крикнул он нетерпеливо.

— Я здесь, отец, — откликнулась низенькая пятнадцатилетняя девушка.

— Держи этот мешочек и помни, что в нем порох… Слышишь?

— Слышу.

Отец сунул в руки девушки мешочек, но, увидев, что она держит еще что-то, спросил строго:

— Что это еще у тебя в узелке?

— Баница, — робко ответила девушка, — нечего ее оставлять туркам.

— Это ты хорошо придумала. Но возьми и порох. Ну, а теперь пошли, быстренько!

Заботливо закрыв двери и окна, полагая, что через несколько дней они вновь вернутся, хозяева покинули дом.

Ветер со всех сторон набрасывался на покинутый домишко, засыпал его снегом, яростно стучал в закрытые ставни.

В ту ночь в Банскую околию нахлынул турецкий отряд из города Неврокопа. Болгары бежали в ближайший лес. Было холодно, люди копали землянки, жгли костры.

На второй день вьюга стихла, пригрело солнце. Опасливо выбирались болгары из землянок и смотрели в сторону села Голиина баня.

— Неужели не прекратилась резня? — спросила мать.

— Ежели подожгут село, — ответил задумчиво отец, — тогда возврата нет.

Так и случилось. На четвертый день над селом взвился густой дым, заполыхало пламя. То горела болгарская часть села Голиина баня. Произошло это зимой 1878 года.

— Возврата нет!

Женщины и дети в последний раз глядели на дымившуюся Банскую долину, прощались с родным краем.