Михаил Девятаев - Побег из ада

Звено Ворончука вело тяжелый воздушный бой при большом превосходстве сил врага. Геройски сражались советские летчики, показывая класс маневрирования и меткости стрельбы. Они сбили несколько «мессершмиттов». Но в последние секунды боя пулеметные очереди врага подожгли самолет Ворончука. Как ни старался опытный летчик погасить, сорвать пламя, все его усилия оказались тщетными. Задыхаясь в дыму, Ворончук выпрыгнул из горящей кабины и раскрыл парашют. Ветер нес его в расположение фашистов.

Видя, какой опасности подвергается командир звена, летчик Алексей Федирко бросился ему на выручку. Он стал кружиться над снижающимся летчиком, поливая пулеметным огнем бегущих к нему немцев.

— Держись, друже!.. Держись!.. — кричал Федирко с самолета, хотя и знал, что тот его не услышит.

Как только парашют распластался на земле, Федирко рядом с ним посадил свою машину.

— Давай скорей, тезка! — махал он рукой Ворончуку, отстреливаясь от гитлеровцев, окружавших его, из пистолета.

Фашисты открыли сильный пулеметный огонь по самолету Федирко, стараясь не дать ему взлететь. Ворончук был уже возле самолета, Федирко помог ему влезть в кабину и тут же дал газ. Самолет взревел, тронулся, набирая скорость, подпрыгивая на кочках. Уже колеса оторвались от земли, и в этот момент — сильный толчок… Летчик в спешке не разглядел столб и врезался в него. Левая плоскость оторвалась… Их окружили фашисты.

Так, спасая товарища, Федирко вместе с ним оказался в руках врага. И здесь их дружба оставалась крепкой и нерушимой. Они никогда не разлучались, как братья, вместе спали, из одной миски ели, вместе мечтали о побеге. Это они изрезали портрет Гитлера и сделали из него карты. Играя в подкидного дурака, друзья хлопали ими по носам проигравших и заразительно смеялись. Даже в самые тяжелые минуты они не теряли чувства юмора.

Вот эти неутомимые, никогда не унывавшие, безгранично любящие Родину товарищи самоотверженно работали в подземелье, стараясь в точности осуществить план побега.

Теперь, когда наш отряд вырос до пятидесяти человек, решено было вести подкоп не за проволоку, а дальше, под здание комендатуры, чтобы ночью перебить охрану, захватить оружие, уничтожить всех часовых. После этого пленные смогут на захваченных машинах пробраться в леса и там создать партизанский отряд. Ради этой святой цели каждый проявлял упорство, смекалку и находчивость. Более сильные из нас опускались под пол, а кто послабее — оставался наверху и следил, чтобы к бараку неожиданно не подошел часовой.

И откуда только брались у нас силы, чтобы после дневного каторжного труда еще ночь работать в подземелье! Их придавала нам любовь к Родине, надежда и стремление вернуться в строй.

Но как ни печально было, своего плана и на этот раз нам осуществить не удалось. Эсэсовцы разузнали о готовящемся побеге. Подкоп был раскрыт. Большая группа военнопленных из нашего барака тут же была отправлена в карцер. Меня бросили в одиночную камеру, вернее, щель, размером не больше двух квадратных метров. В углу ее стояла чугунная печь, день и ночь топившаяся каменным углем. В камере стояла невыносимая духота. Мне не давали ни пить, ни есть. Целыми днями я лежал на голом цементном полу, а ночью часовой водил меня на допрос.

Стол в кабинете коменданта был уставлен яствами и разными винами. Меня подозревали как одного из организаторов подкопа и надеялись склонить к предательству. Лагерфюрер настойчиво предлагал мне во всем сознаться и выдать соучастников. Но этого мало. Он заготовил текст листовки, обращенной к советским воинам, и заставлял меня подписать ее.

— Выполни мои требования, а потом сядем за этот стол и выпьем за твое здоровье. Ты останешься живым и вернешься домой, — убеждал он меня.

— Сообщить мне нечего. Никаких листовок подписывать не буду, — заявил я.

«Уговаривание» кончилось. Комендант схватил резиновую палку и начал бить меня по чему попало, приговаривая: «Признавайся!» Я молчал. Избиение продолжалось. А когда я терял сознание, обливали холодной водой. Несколько раз на очную ставку мне приводили по очереди Вандышева, Кравцова и других товарищей. Они держались стойко и не выдавали меня. Тогда меня снова бросали в душную камеру.

Конечно, я не вынес бы всего этого, если бы не поддержка товарищей, которые как-то ухитрялись иногда бросить мне в окно кусок хлеба. А однажды открылась дверь, и на пороге камеры появился эсэсовец. В одной руке он держал кусок хлеба, в другой — кружку с водой. С минуту смотрел на меня молча, потом нагнулся и поставил возле меня кружку и положил хлеб:

— Кушать, товарищ… Моя и мой комрад помогай…

Это был дежурный надзиратель. Он появлялся через день и каждый раз приносил мне то хлеба, то бутерброд с маргарином, а иногда даже кусочек конской колбасы или сыра, досыта поил меня водой. Из его небольшого запаса искаженных русских слов я понял, что он по национальности венгр, рабочий из Будапешта, насильно мобилизованный в фашистскую армию, что он симпатизирует советским людям. Зная о перенесенных мною пытках, он хочет хоть немножко облегчить мои страдания. Рискуя собственной жизнью, этот чужой и незнакомый мне человек делился со мной своим пайком.

Восемь страшных суток провел я в каменном мешке. Только на девятый день меня перевели в общий карцер. Сюда попал и Иван Пацула. Все лицо у него было разрисовано кровавыми узорами и ссадинами, под глазами — фиолетовые круги. Он рассказал мне, что, не выдержав издевательств, плюнул в лицо допрашивавшему его зондерфюреру. За это зондерфюрер и комендант лагеря били его чем попало, топтали ногами на виду у всего лагеря.

И вот мне, Ивану Пацуле и другим приказали собраться. Мы догадались, что из этого лагеря нас куда-то отправят. На руки мне надели металлические пластинки с острыми зубьями. При малейшем движении зубья впивались в тело. Комендант приказал снять с меня сапоги. Я стал возражать.

— На том свете они тебе не потребуются, — успокоил фашист, бросив на меня зловещий взгляд.

Жестокие мучения и истязания выпали на долю и других участников подкопа. Досталось и тем, кто даже не подозревал о готовящемся побеге. Как я узнал впоследствии, в лагере был установлен еще более жестокий режим. Военнопленные мужественно переносили все невзгоды и бури. Теперь все знали, что при желании и упорстве можно найти путь к побегу. Подкоп явился для них наглядным примером, как надо действовать, чтобы обрести свободу. Свою уверенность в возможности побега люди выражали песней, которую можно было слышать во всех бараках:

Это был коллективный призыв не сидеть сложа руки, а искать. В поисках закалялась воля, креп дух коллективизма. Вскоре после нашего провала группа летчиков, во главе с участниками подкопа капитаном Виктором Колычевым и старшим лейтенантом Аристовым, работавшая на болоте, осуществила новый дерзкий план побега. Вся команда по сигналу капитана Колычева и Аристова набросилась на охранников, смяла их, обезоружила и, переплыв речку, скрылась в лесу. Бесстрашный подвиг «болотных солдат» вызвал переполох среди эсэсовцев. Поднялась тревога. Все рабочие команды были сняты с работ и заперты в бараках. Несколько дней весь гарнизон эсэсовцев прочесывал лес в поисках беглецов.