Дмитрий Володихин - Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

Процитированный выше источник рассказывает о противостоянии аристократических «партий» постно и благостно.

Речь идет о высшей власти в огромной державе. Речь идет о непримиримых врагах: возвышение Нарышкиных и их союзника Матвеева означает автоматическое падение Милославских со всеми их сторонниками. Следовательно, их постигнет опала, возможно, ссылка, а то и неожиданная смерть.

Опасно оставлять взрослого наследника в живых… Опасно давать ему опору в опытных по части дворцовых интриг вельможах…

Печальная судьба ожидала в случае поражения и противоположную «партию» — уход на периферию большой политики, ссылки и т. п. Как, в сущности, и произойдет.

А тут: пришли к умирающему, молили, поливали слезами… Больше похоже не на решение большого политического дела, а на родительское собрание, возглавленное строгой учительницей. Можно предположить несколько более жесткости в действиях противоборствующих групп. Думается, вернее описывают ситуацию при дворе более осведомленные иностранные дипломаты, а также иные агенты иностранных государей в России.

Так, по сведениям одного из них, Алексей Михайлович совершенно определенно высказался в пользу Федора и никогда не колебался на сей счет. Государь назначил в качестве опекуна князя Юрия Алексеевича Долгорукого — ему хоть и было далеко за семьдесят, а все же он имел репутацию превосходного полководца, толкового администратора, опытного царедворца. «По московскому обычаю, нового царя должны были избрать в тот же день, в день смерти прежнего царя[19]. Но Артемон утаивал смерть царя и, подговорив стрельцов к единодушному избранию на царство Петра, своего малолетнего родственника, а не Феодора, которого благословил отец, уже поздно ночью сообщил боярам о смерти царя и, посадив младенца Петра на трон, убеждал их признать его царем без всякого прекословия, потому что Феодор опух и лежит больной, так что мало надежды на его жизнь и еще меньше на то, чтобы он благополучно правил ими и воевал с внешними врагами». Выходит, обошлось без «уговоров» царя Алексея Михайловича, и вся матвеевская интрига могла сосредоточиться на кратком периоде междуцарствия. Но «…бояре, узнав от патриарха, бывшего при смерти царя, что царь, умирая, благословил на царство царевича Феодора и опекуном назначил Юрия Долгорукого, ожидали прибытия этого последнего… Юрий Долгорукий, приехав во дворец и рыча, как вол, с горя по случаю кончины царя, спрашивал у патриарха, кого отец благословил на царство. Патриарх отвечал, что царевича Феодора. Тогда Долгорукий и бояре, не слушая убеждений Артемона об избрании на царство Петра, устремились к больному Феодору; видя, что двери затворены и заперты, велели их выбивать и выламывать; войдя к нему с рыданием и плачем о смерти его отца, с радостью понесли его (потому что он сам ходить не мог) и, посадивши на престол, подходили к его руке, поздравляя с воцарением. Между тем мать царя Петра и Артемон, не будучи в состоянии противодействовать могуществу бояр и Долгорукого, вместе со своими советниками скрылись»[20].

Вот это — более правдоподобно. Привлечь к делу стрельцов, попытаться обмануть ближайших к покойному монарху вельмож умильными речами, запереть истинного наследника, скрыть кончину благодетеля своего — такое в духе блистательного интригана, умнейшего дипломата и чудесного ритора Артамона Матвеева. И совершенно адекватным выглядит недоверие к нему, упертому «западнику», патриарха Иоакима. Утверждение у власти такого временщика грозило Церкви самыми неприятными последствиями. А значит, Иоаким имел основания сорвать дворцовый переворот Матвеева—Нарышкиных.

Дело не в том, кому именно отдавал предпочтение Матвеев — представителям протестантских или же католических держав. Дело в другом: он, кажется, больше чувствовал себя европейцем, чем русским. Делая своей супругой шотландку Гамильтон, Матвеев осознанно шел наперекор старомосковским брачным обычаям. Это, может быть, первый крупный государственный деятель России с чаадаевским складом ума. В 1675 году его дом посетили имперские дипломаты, и один из них оставил краткое, но красноречивое описание этого визита: «Потолок залы был разрисован; на стенах висели изображения святых, немецкой живописи; но всего любопытнее были разные часы с различным исчислением времени. Так, одни показывали часы астрономического дня, начиная с полудня (какие употребляются и в Германии); на других означались часы от заката солнца, по счету богемскому и итальянскому, иные показывали время от восхода солнца, по счислению вавилонскому, другие по иудейскому, иные наконец начинали день с полуночи, как принято латинской Церковью. Едва ли можно найти что-нибудь подобное в домах других бояр. Артамон больше всех жалует иностранцев (о прочих высоких его достоинствах говорить не стану), так, что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением. Из всех русских бояр и князей у одного его сына, вопреки народному обычаю, растут на голове волосы, и он учится у иностранцев обхождению, языкам и разным наукам… Достоинства этого необыкновенного человека равняются его славе…»[21]

У Иоакима, строгого приверженца православных устоев, сурового воина за интересы Церкви, такой человек мог вызывать лишь крайнюю настороженность. Да и, видимо, не только у него. Матвеев не смог набрать достаточно сторонников, чтобы переломить ситуацию в свою пользу. Не помогли ему и стрельцы.

Косвенное подтверждение бешеной подковерной борьбы двух «партий» обнаруживается в записках Бальтазара Койэта, дворянина из свиты нидерландского посла, явившегося тогда в Москву для переговоров. «В пятницу, 24-го апреля [1676 года], около 10-ти часов, пришел пристав с лошадьми и каретою… Прибыв в кремль, мы уже не застали столько стрельцов, как раньше: тут было не более 6—8 отрядов в простых траурных одеждах и все было тихо»[22]. Койэт осторожно «проговаривается»: стало быть, прежде, вскоре после смерти Алексея Михайловича, Кремль наводняли стрелецкие отряды и было там немирно. Между тем в отрывках, посвященных кончине Алексея Михайловича, он писал лишь о толпах людей, приносивших присягу царю Федору III, а не о воинских отрядах. По всей видимости, нидерландский дворянин оставил намек для «понимающих людей».

Алексей Михайлович умирал от общего расстройства здоровья: весьма тучный человек, он страдал цингой, водянкой и, вероятно, мучился от повышенного давления. К этим хворям добавилась простуда, вызвавшая сильный жар. Но на протяжении последних своих дней, находясь при смерти, царь, как можно убедиться по приведенным выше свидетельствам, ясно высказал свою волю: трон достанется Федору; вельможам следовало тут же поклясться наследнику в верности.