Ирэн Шейко - Елена Образцова

И вот мы с ней встретились через столько лет в Нью-Йорке, в «Метрополитен-опера»! После репетиции я пришла к ней за кулисы и сказала: «Помнишь, в Ленинграде к тебе в гостиницу приходила девушка?» Она закричала: «О, Елена, это была ты, это была ты!» Оказалось, всю ту ночь, когда я переписывала ноты, Ширли не могла уснуть, переживала, нервничала — завтра концерт, а нот нет…

Мы были счастливы, что снова встретились.

— (слева) Е. Образцова, И. Бергман. Нью-Йорк, 1976.

— (справа) Обложка грампластинки концерта в ООН.

11 октября. Сижу в номере. Завтра «Аида»! Перед сном слушаю Каллас в «Травиате». Поет мое чудо! Господи, помоги мне завтра!

12 октября. Нервничаю — не то слово, бьет колотун. В шесть приехала в театр. Очень много цветов, писем, телеграмм от друзей со всего мира. На столе стоит шампанское.

И вот триумф. После сцены «Судилища» все встали. Овации пятнадцать минут. Я плакала от счастья. Казалось, невозможно было продолжать спектакль. После мне сказали, что такого никогда не было в «Метрополитен-опера». Хочу в это верить. Что-то напишут в прессе?

Жду статью ведущего музыкального критика «Нью-Йорк таймс» Г. Шёнберга, он вчера всех разнес в «Трубадуре». Это мой «поклонник», если судить по его рецензиям на гастроли Большого театра в Нью-Йорке в 1975 году.

13 октября. Я счастлива. В прессе названа primadonna assoluta! Мой «поклонник» на сей раз молчит.

Е. Образцова и генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм, 1978.

Дневник Образцовой показывает, что и на гастролях она соблюдает ту же дисциплину, ту же приверженность ученичеству и труду. Продолжая выступать в «Аиде», она каждое утро занимается с дирижером Джанандреа Гавадзени «Нормой».

В записях: «Урок с Гавадзени. Два часа до одури». Или: «Перед спектаклем целый день умирала от страха, так как опять простужена. Но снова успех… Хотя для меня это было неожиданностью, казалось, пела только головой, все время думала и контролировала себя. Перенервничала, уснула в три часа ночи, а проснулась в восемь утра. И сразу схватилась за ноты. Учу „Норму“, больна этой музыкой…»

«Вертер» в «Ла Скала» открыл для нее двери этого театра. А после успеха в «Аиде» «Метрополитен-опера» тоже заключил с Образцовой контракт. Таким образом, она стала постоянной солисткой еще двух, кроме Большого, лучших в мире театров: «Ла Скала» и «Метрополитен-опера».

Я, при встрече:

— Елена, почему Свиридов поправлял тебя на концерте? Чего он хотел?

— Я забыла тогда одно слово и спела вместо него другое. Память певца переполнена огромным количеством музыки, стихов, текстов. Если я забыла какое-то слово, я, конечно же, никогда не остановлюсь. Мне это и в голову не придет. А Свиридов живет в мире своей музыки. И когда я спутала слово, для него это было крушением и самой музыки и музыки стиха. Поэтому он стал поправлять…

Мы сидим на кухне, на плите кипит суп, на доске — сырники, обвалянные в муке. На столе магнитофон «Сони» и ноты. Образцова, включив магнитофон: «Это — Мария Каллас». И закрыла глаза, чтобы быть там, где Каллас.

— Что ты учишь?

— «Сельскую честь». Послушай, какая музыка!..

Я шла к ней и думала: что она делает через день после свиридовского концерта? Разрешила себе отдых, зимний лес или уютное общество друзей?

Но эта женщина жила, понукая судьбу. Огромная слава приросла к ней — она возносила, но и взваливала непомерное бремя. Выход отныне был один — в уплотнении работой каждого мгновения жизни, так что сама жизнь становилась фантастической, за пределами представимого.

Образцова снова включила магнитофон. Увертюра страстно, сильно и сжато предсказала сюжет.

— Дело происходит в деревне, на пасху, — сказала Елена, вступив в музыку и следя за разворотом драмы. — Это — Сантуцца. Так и вижу ее — вся в черном, страстная, сильная. Работает в поле с утра до ночи. Ничего у нее больше в жизни нет, кроме любви к Туридду, деревенскому парню. А теперь, слышишь, какая пошла игривая, кокетливая музыка. Это появляется Лола, любовница Туридду. Идет в церковь, нарядная, красивая. А вот и Туридду вышел на площадь. Сантуцца умоляет его бросить Лолу. А он кричит: «Убирайся!» — «Va! Va!»

Она стала подпевать Каллас, сначала тихо, потом всем взмывом голоса и страсти, ей в масть и в мощь. Кухня, тесная для этих голосов, их упоенной слиянности, болезненно отзывалась трепетом настенных шкафчиков и звяками посуды. И я как-то вся озябла; темнотой в глазах, каким-то блаженным дурманом чувствовала, как это прекрасно.

Елена, тихо:

— У Каллас темпы очень медленные. Туридду ушел, для Сантуццы все кончилось. Идет музыкальный эпилог. Это реквием ее любви.

Лицо Елены посерело, постарело; волнами ходит по нему боль, страсть, мрак потери.

Музыкальная драма быстро идет к концу. Туридду гуляет, пьет вино. А потом крестьянки закричат с реки: «Туридду зарезали!» Это сделали две любви, две мести, две ревности — Сантуццы и мужа Лолы, Альфио.

«Сельская честь» была написана итальянским драматургом Джованни Верга в 1884 году. Впервые в театре роль Сантуццы с триумфом сыграла Элеонора Дузе. Веристская драма Верга вывела на сцену итальянское простонародье. «Две женщины — торжествующая соблазнительница и маленькое доверчивое существо — соблазненная. Вина наглая и вина стыдливая, жестокость красоты и бессилие доброты. Двое мужчин, и ни один не встает на защиту жертвы», — так трактовал содержание «Сельской чести» критик Дж. Борджезе. Но Дузе пересоздала характер Сантуццы, она сыграла исступление благородной страсти.

Вскоре драму Верга заслонила опера Пьетро Масканьи, которая в короткий срок завоевала мировую известность. «Сельская честь» Масканьи и «Паяцы» Руджеро Леонкавалло были написаны и исполнены в Италии почти одновременно. «Сельская честь» — в Риме в тысяча восемьсот девяностом году, «Паяцы» — в Милане в тысяча восемьсот девяносто втором году.

Обе оперы положили начало музыкальному веризму, направлению, для которого, как свидетельствует музыковедение, «характерны изображение повседневного быта, внимание к темным сторонам жизни городской и сельской бедноты; быстрое, напряженное развитие действия с непременной „кровавой“ развязкой, красочная обрисовка бытовой атмосферы, некоторая аффектация человеческих эмоций и драматических ситуаций, экспрессивная мелодика, доходчивая и запоминающаяся благодаря своей связи с народными жанрами».

Но как далеки эти бухгалтерские классификации от прекрасной музыки Масканьи, от того, что слышит в ней Образцова! Словесный эквивалент музыки немыслим, да, пожалуй, и не нужен художнику…