Наталья Дардыкина - Откровения знаменитостей

— Но работает инстинкт самосохранения?

— Да, сам себе говоришь и подстегиваешь себя: чего ты лежишь, давай — пошел! Городскому человеку не часто такое доводится испытать.

— Вы были в Архангельске, до Соловков там недалече. Не приходилось побывать?

— Я работал на Соловках археологом. Первые дни, я помню, было тяжело: ГУЛАГ вылезал отовсюду — кости, черепа мы находили грудами. Археолога черепами не испугаешь. Но здесь за ними стояли сотни безвинно убитых… Постепенно монастырь взял свое. Я уже не думал о ГУЛАГе вообще. Размышлял: какой нужен был труд, чтобы выполнить такую титаническую работу! Стены и дамбы — это же российские пирамиды. Сила и красота соловецкой природы и самого монастыря постепенно вытеснили ужас. Он впитался в мозг, в сознание, но уже не давил. Я по настроению не пессимист и не стремлюсь к пафосу. Но там чувствуешь: эта мощь существовала и останется для людей. Впечатляющая поездка, не могу найти слова попроще. Я много видел таких поруганных мест, работая в реставрации.

— Как вам сегодняшняя Москва?

— Восхитительно молодеет! Дом за домом возрождается. Мы ходили и не видели эти прекрасные особняки, потому что они были грязные, обшарпанные, серые. Теперь я понимаю восклицания приезжающих сюда американцев: «У вас Европа». А мы им: «Какая там Европа!» В Москве сохранилась-таки Европа! Правда, у сегодняшних нуворишей нет вкуса. Я видел на Пречистенке новый дом — ужасный, с золотыми колоннами, поросячий, богатый. Он нелеп рядом с особняками начала века.

— Сказывают, наши эмигранты в Америке очень любят оставленные в России социалистические порядки. Вы понаблюдали нашу эмиграцию?

— Эмигранты разные. Одни вообще не вспоминают о Родине. Таких не много. Другие живут в русском Гарлеме, на Брайтон-Бич. Наряжены по невероятной моде. Говорят ужасающе — по стилю, по слову, по содержанию: про жрачку, про телеса. Невероятно, какое сословие там укоренилось! При этом все косно, рутинно. Застывшее болото. А ведь среди них есть люди хорошие. Но растворились в болоте, почти не видны. Общее впечатление ужасающее. Мне больше по душе люди, которые пытаются стать американцами. Уж коль ты уехал, живи по законам страны, тебя приютившей. Никогда не станешь до конца американцем — это понятно. И нечего плакать, кричать, убиваться по прошлому. Надо жить, действовать, работать. Эти работающие вызывают у меня глубокое уважение. Судьбы у них складываются по-разному. Один мой приятель живет в Сан-Франциско 15 лет. Начинал с нуля, а сейчас — менеджер компьютерной фирмы. С ним все в порядке. Он технарь из Питера. Вывезла его из России юная девочка Эмили. Она вывозила диссидента, поэтому расписались, поженились, выехали. Но очень скоро поняли, что жить вместе не смогут. Разошлись. Но не поссорились, а поддерживают дружеские контакты. Дальше приятель вставал на ноги, женился еще раз, теперь на русской, родившейся там. Пожил какое-то время и понял, что в унисон они не попадают — разные. Разошлись. И вот произошло неожиданное: мой приятель вновь женился на Эмили. Сейчас у него нормальное состояние нашедшего свой путь человека. И жаль тех, кто постоянно ждет, что кто-то что-то ему обязан преподнести. Но ведь такие есть везде — и у нас.

— Ваша жена, наверное, окружает вас таким уютом и такой тишиной, чтобы вам хорошо работалось?

— Тишина достигается другим способом. Раньше я уходил в свою мастерскую. А когда стал ее сдавать, чтобы выжить, я уезжаю куда-нибудь — в деревню, на дачу. Там, где мне удобно, — моя мастерская. Обслуживаю себя сам, поскольку бываю один. Собственности у меня нет — всегда живу приживалом. Мне так проще. Не хочу ее заводить, боюсь ее — ответственность, привязанность, бесконечные доработки.

— Вы по-настоящему свободный человек .

— Может быть. У меня есть машина, которая меня передвигает из точки А в точку Б.

— А если в дороге что-то сломается, вы обслуживаете себя сами?

— По мелочи — да. Крупный ремонт сам делать не берусь. Кстати, об обслуживании. Моя жена работает в государственной гимназии. Получает нормально. А я до последнего времени таксичничал на своем «жигуленке» — 5 лет работал водилой по Москве. Радости это не приносит. Занудно. Знаю наперед, что мне расскажет очередной клиент. В Лондоне я делал материал — сравнивал лондонское и московское такси. Сел в кеб и спрашиваю водителя: «Вам хватает на жизнь?» А он мне: «Ты думаешь, эта профессия в разных странах разная? Всюду то же самое. — Он чирканул ладонью по горлу: — Во как достали».

— Про такси вы вспомнили, а про жену не рассказываете. Как ее зовут?

— Тамара Эйдельман.

— Дочь знаменитого Натана Эйдельмана?

— Да. Мы учились на истфаке МГУ — она на два курса моложе. После диплома Тамара сознательно выбрала преподавание. Гимназия у них хорошая, у Поклонной горы, за Бородинской панорамой. Сейчас, помимо истории, преподает еще английский — не хватает англичанок. Приходит домой очень поздно, уходит очень рано, потому что есть еще и нулевые уроки. Загруженность и ответственность невероятная. Помимо своих детей у меня в доме еще 40. Устаю от впечатлений. Школьный учитель — либо он влюбленный сумасшедший, либо ему там делать нечего. Профессию учителя уважаю. Но хотел бы видеть свою жену домохозяйкой, коль мог бы содержать семью сам. Увы, ничего не получается и не получится никогда. Никуда не денешься.

— Сколько у вас детей?

— Дочка и сын. Сын увлечен компьютером и разбирается в нем лучше отца. Невероятно. Я не люблю компьютер. Пишу ручкой, печатаю на машинке. На компьютере уже перенабираю набело. А для молодого поколения записать, перезаписать, сделать дубль — все элементарно, приятно, легко. Я чувствую: надо догнать сына — впрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.

— Ваши дети, наверное, получили классическое эйдельмановское воспитание?

— Натан Яковлевич никогда не был классическим воспитателем. Он был человеком неординарным и одним из самых значительных, каких мне довелось встретить. У нас с ним были теплые отношения. Он много хорошего сделал для меня. Натан Яковлевич обладал широтой: мог отдать свою тему ученикам и впрыгнуть в другую тему. Он жил с удовольствием, приручая всех, кто был рядом. Сверхобщительный человек.

— Кажется, судьба Эйдельмана сложилась более благополучно: он избежал лагерей…

— Натан Яковлевич проходил по делу художника Краснопевцева. Его вначале не допускали до науки, и он преподавал в Новом Иерусалиме, потом в Москве. Школа ему много дала — развязав ему руки, заставила стать писателем. Он был и ученым очень большим. В меру своей широты ему удалось повернуть историю к человеку. В спорах он не дрался, а в игре в пинг-понг мог и запустить в победителя ракеткой. У него был совершенно взрывной характер. Он шел напролом, но никогда не оскорблял человека. Доброта в сочетании с простотой была в нем удивительна.