Глеб Скороходов - Разговоры с Раневской

— Вы забываете, чего мне, старой и больной, каждый спектакль стоит! Когда-нибудь я протяну ноги прямо на сцене, на глазах у изумленного зала!

— Что вы, Фаина Георгиевна, как можно! Дай Бог каждой женщине вашего возраста выглядеть так, как вы!

Пересказывая мне это, Ф. Г. вспомнила, как в день ее юбилея к ней подошел весь седой театровед и, заикаясь, повторил приблизительно то же самое. Ф. Г. тогда стукнуло шестьдесят.

— Ну, а сколько лет вы мне можете дать? — игриво спросила она.

— Ну, я не знаю. Ну, лет семьдесят — не больше!

— От удивления я застыла с выпученными глазами и с тех пор никогда не кокетничаю возрастом, — призналась Ф. Г.

Но о том, что ей трудно играть Сэвидж, она при каждом удобном случае напоминала любимому директору.

— Я, дура, надеялась, что теперь, когда появилась «Тишина», мне не придется десять раз в месяц выходить на сцену, — пояснила свою настойчивость Ф. Г.

Но чуткий Лосев принял ее игру всерьез. И однажды спросил:

— Если вы не хотите больше играть Сэвидж, как быть театру? Снимать такой кассовый спектакль с репертуара или искать вам замену? Как вы полагаете?

Ф. Г. вся сжалась внутри: «Кажется, я перегнула палку». Но директору сказала:

— Решайте сами.

— Ну, не могла я дать обратный ход — гордость не позволила, —объяснила Ф. Г. мне. — Я решила: будь что будет. В конце концов, кто может у нас сыграть эту роль? Разве что Вера? Но она больна, а на других я не соглашусь. Нет, не соглашусь. Если, конечно, меня спросят.

И расплакалась. Я редко видел ее такой.

— Расстаться с Сэвидж — потерять любимого ребенка, — сказала она, промокая глаза платком. — Вырастить его и вдруг оказаться ему ненужной? Играть с кем-то в очередь — не умею. Для меня это — все равно что ложиться к любовнику, зная, что вчера он в этой же постели спал с другой. И не замечать, что он пахнет духами соперницы, а на его рубашке следы чужой помады. — Ф. Г. неожиданно рассмеялась. — Ничего себе у меня фантазия! Так и до сумасшествия недалеко.

Но Лосев, получив разрешение («Решайте сами»), начал действовать. И предложил роль Сэвидж Орловой. Ее кандидатуру Ф. Г. никогда не брала в расчет:

— Да и не согласится она! Любочка достаточно прагматична, чтобы сознательно пойти на провал. Перепады от эксцентрики к лирике, от фарса к трагедии, от буффонады к исповеди никогда не были ей под силу!

Вскоре Ф. Г. сообщили, что демарш дирекции Любовь Петровна отвергла:

— Неужели вы думаете, что я возьмусь за Сэвидж, не получив приглашения самой Фаины Георгиевны?!

— Ну, что я вам говорила! — Ф. Г. явно ликовала. — Любочка никогда не согласится на непосильную для нее роль, да еще после того, как другая справлялась с ней, скажем, не без успеха!

Потом, подумав, усмехнулась:

— Или это только игра? Тонкая настолько, что сразу и не разглядеть?

В тот день она не раз возвращалась к этому:

— Ну не могу я расстаться с Сэвидж. Не могу оторвать ее от себя!

Увы! Прошло немного времени, и Любовь Петровна начала репетировать любимую роль Раневской.

Ия Саввина уверяла, что Ф. Г. позже сказала ей:

— Когда я по многим причинам не могла больше играть миссис Сэвидж, мне хотелось передать ее именно Орловой. В ней были чуткость, человечность, доброта, что составляло основу характера миссис Сэвидж.

Попробуй тут разберись в актерской психологии! Незадолго до смерти Любовь Петровна написала уже из больницы:

«Моя дорогая Фаина Георгиевна! Мой дорогой Фей!

Какую радость мне доставила Ваша телеграмма. Сколько нежных, ласковых слов. Спасибо Вам!

Я заплакала — это бывает со мной очень-очень редко. Ко мне пришел мой лечащий врач, спросил: «Что с вами?» Я прочла ему Вашу телеграмму и испытала гордость от подписи Раневская, и что мы дружим 40 лет…

Доктор смотрел Вас в «Тишине» и до сих пор не может Вас забыть. Спросил, какую Вы готовите новую роль. И мне было так стыдно и больно ответить, что нет у Вас никакой новой роли. «Как же так? — он говорит. — Такая актриса, такая актриса! Вот и вы говорите, у вас нет новой роли. Как же это так?»…

Я промолчала, а когда он ушел, долго думала, как подло и возмутительно сложилась наша творческая жизнь в театре. Ведь Вы и я выпрашивали те роли, которые кормят театр. Ваша «Тишина», Ваша «Сэвидж», которую Вы мне подарили. Мою Лиззи Мак-Кей протолкнула Ирина Сергеевна, Нору — Оленин, репетировали ее как неплановый спектакль. Приказ на «Лжеца» я вырвала почти силой от Завадского.

Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в Министерство. Разоблачать гения с бантиком и желтым шнурочком.

Но… У нас не те характеры. Достоинство не позволяет».

Что произошло дальше, я до сих пор понять не могу.

— Прежде чем отдать книгу в издательство, надо показать ее друзьям, — решила Ф. Г. — Хорошо бы не близким, а таким, которые вынесли бы объективное суждение. Не льстили бы ни мне, ни вам. Это будет вроде генеральной репетиции — мы проверим рукопись.

— Но для этого нужно хотя бы перепечатать ее на машинке, — сказал я. — И может быть, стоит еще раз посмотреть, справедливо ли оказались вычеркнутыми многие записи? Мне кажется, из книги ушло немало интересного.

— Для кого интересного? — вспыхнула Ф. Г. — Вы опять за свое? Я не раз повторяла: мне никто не давал права рассказывать о людях, которых уже нет на свете! И захотели бы они этого, если бы могли сегодня выразить свою волю?!

— Все, все, все! — Мне не хотелось затевать старый спор. — Если вы найдете хотя бы одну запись, где вы рассказываете о ком-либо, не связанном с вами, или о том, в чьей судьбе вы не принимали участия, сдаюсь раз и навсегда!

Я опасался другого: как будут восприняты резкие суждения Ф. Г. не о мертвых, а о живых. В частности, участники спектакля «Странная миссис Сэвидж» наверняка не смогут согласиться со всем, что говорит Ф. Г. А после всех сокращений спектакль этот занял в книге (если она состоится!) главное место.

— И отлично! — сказала Ф. Г., выслушав мои сомнения. — Миссис Сэвидж — главная роль не только в пьесе, но и в моей сегодняшней жизни. И рассказ об этом — самое интересное! Для истинных поклонников театра, конечно, а не для тех, кто собирает актерские сплетни! А партнеры мои просто не имеют права на малейшую обиду! Сколько я потратила сил на то, чтобы они играли лучше! Говорила, убеждала, подлизывалась, умоляла, доказывала! И что же? Моих «вливаний» хватало на один-два спектакля, и все возвращалось на круги своя. Отсутствие профессионализма погубит не только наш театр — поверьте мне! И если эта истина дойдет до будущих читателей — что может быть лучше?