Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов

«Поколению Шенгели приходилось вживаться в советскую жизнь, наше поколение еще не кончило “выживаться” из нее. Судить друг о друге мы не имеем права: судить будут те, для кого Сталин и Николай I станут одинаково далекими фигурами», – говорил о нем филолог Михаил Гаспаров.

«Наследие Шенгели – не “легкий пустяк”. Поэт, переводчик, стиховед, один из последних представителей Серебряного века, он оставил большое литературное наследство, которое, увы, до сих не издано, не освоено и ждет своего часа», – написал после его смерти Юрий Безелянский.

Георгий очень прозорливо был прав, говоря, что «в поэзии нет и не может быть так называемого новаторства. Кто талантлив, тот и нов, – говорил знавший его с начала 1920-х годов Семен Липкин. – Версификаторские новации, порой изобретательные, но не новаторство. А те, кого называли или называют новаторами, живут в литературе могильной жизнью».

«Георгий Шенгели – еще один пример того, как мы небрежны по отношению к нашим богатствам, – оценивая посмертную рукопись стихов и поэм Шенгели, писал Илья Львович Сельвинский. – Многие ли знают этого прекрасного поэта, которого мы – что греха таить? – загнали в переводы? А между тем он имеет бесспорное право на внимание нашего читателя…»

Поэт Александр Ревич, любивший и стихи, и тонкие статьи Георгия Аркадьевича, говорил о нем: «Жизнь и судьба всякого крупного лирика непременно становятся предметом и итогом написанного, а написанное становится “книгой жизни”. Жизнь Шенгели была в полном смысле слова трагической. Он жил в очень опасное время и не был способен вписаться в него, приспособиться к чуждым для него общественным условиям… Его не арестовывали, не ссылали, не приговаривали к расстрелу, но все им написанное не могло быть одобренным и обнародованным. Кислород был перекрыт. Дело тут даже не в распре с Маяковским, которого Вождь назвал “лучшим и талантливейшим” и тем самым канонизировал, а в органической неспособности Шенгели писать, как предписано, вопреки своему собственному отношению к действительности. Нет, он иногда проявлял человеческую слабость и делал попытки переломить себя и петь в общем хоре, но из этого ничего не получалось. Мешала этика, неистребимая совесть и вытекающая из этого эстетика. Совесть и стих требовали правды. Шенгели оказался на обочине. Его замалчивали как поэта, а когда он ушел в перевод, открыто травили. И все же, эмигрировав в перевод, Шенгели был на своем месте…»

Прошло уже немало лет, а память о Георгии Шенгели не умирает. Наоборот – его стихи возвращаются к жизни и к людям, будят собой новых поэтов. Об этом свидетельствуют статьи о нем, как у Вадима Перельмутера, и стихи, посвященные его памяти, как у Александра Балтина, написавшего свое стихотворение уже в 2012 году:

Один из любимых учеников Георгия Аркадьевича, Арсений Тарковский, еще несколько лет тому назад написал о нем такие, завершающие его воспоминания, очень важные для понимания сущности Георгия – поэта и человека – проникновенные слова, которые подтверждают, что настоящую поэзию проворонить никогда невозможно: «Если мне приходилось трудно, я спрашивал у него совета, и он всегда давал мне единственно верный совет. Я многому пытался научиться у него и во многом ему обязан. Когда он умер, я, так же, как и многие знавшие его, был потрясен этой странной нелепостью, причинившей такую боль… Конечно, нужно издать все его стихотворные работы, опубликовать его научные сочинения. Но то, что было в нем помимо стихов и науки, – весь он с могучим и гармоничным аппаратом его жизненности, для меня бесспорно значительней не только его стихов, а вообще любых стихов, как я ни привержен стихотворческому делу. Шенгели был стихотворней любой поэмы, какую можно было бы о нем написать. Я говорю это для того, чтобы хоть как-нибудь выразить его сущность, которая так необходима была для нас и утрата которой так тягостна. Мне хотелось бы, чтобы у всех молодых людей, ищущих ключа к искусству или науке, был свой Шенгели – без него так трудно!»

Еще в марте 1941 года Георгий написал посвященное своей Нине стихотворение, которому он дал печальное название «Эпитафия»:

Хочется верить, что этот маленький не затухающий смерч будет будить в людях своей энергией только теплые и добрые чувства, а не умолкающая в нем любовь будет отныне светлой, ответной и радостной. И теперь уже – навсегда, вечно…

Авторские книги

1. Шенгели Георгий. Розы с кладбища: поэзы. Керчь: Тип. П. Крайденко, 1914. 60 с. 500 экз.

2. Шенгели Георгий. Зеркала потускневшие: поэзы. Кн. II. Пг.: Кн-во «L’oiseau bleu», 1915. 8 с. 150 экз.

3. Шенгели Георгий. Лебеди закатные: поэзы. Кн. III. Пг.: Кн-во «L’oiseau bleu», 1915. 15 с. 150 экз.

4. Шенгели Георгий. Гонг: поэзия. Кн. V. Пг.: Кн-во «L’oiseau bleu», 1916. 94 с.

5. Шенгели Георгий. Апрель над обсерваторией. Пг.: Кн-во «L’oiseau bleu», 1917. 14 с.

6. Шенгели Георгий. Раковина: стихи. Б. м.: Камена (Тип. Нотовича в Керчи), 1918. 72 с. 1200 экз.

7. Шенгели Георгий. Еврейские поэмы. Харьков: Гофнунг, 1919. 28 с.

8. Шенгели Георгий. Еврейские поэмы. 2-е изд. Одесса: Аониды, 1920. 32 с. 3360 + 40 нумер. экз.

9. Шенгели Георгий. Нечаев: драматическая поэма. Одесса: Издательство Губнарообраза, 1920. 40 с.

10. Шенгели Георгий. 1871: драматические сцены в стихах. Одесса: Всеукраинский Гиз, 1921. 28 с. 1500 экз.

11. Шенгели Георгий. Изразец: четвертая книга стихов. Одесса: Всеукраинский Гиз, 1921. 32 с. 2000 экз.

12. Шенгели Георгий. Раковина / художник Е. Белуха. М.; Пг.: Гиз, 1922. 120 с. 2000 экз.

13. Шенгели Георгий. Броненосец Потемкин: драматическая поэма. М.: Красная новь, 1923. 92 с. 10 000 экз.

14. Шенгели Георгий. Норд. М.: Всероссийский союз поэтов, 1927. 86 с. 1000 экз.

15. Шенгели Георгий. Планер: стихи / художник Н. Ушакова. М.: