Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945

Когда возвращался из почты, то опять столкнулся с этой же девушкой, теперь у колодца, откуда она набирала в два ведра воду. Мне не оставалось ничего другого, как предложить девушке помочь и, несмотря на ее формальный отказ, взять с собой одно полное ведро и поднести его вместе с ней к двери домика, куда, как она заявила, приехала только вчера. К моему удивлению, она с ходу пригласила меня в этот, кстати, очень убогий домик, и мы познакомились с нею и членами ее семьи. Девушку звали Ольгой (чуть позже выяснилось, что ей 22 года и она по фамилии Емельянова). С этого дня в свое свободное от работы время – главным образом вечерами – я регулярно стал видеться и разговаривать с Ольгой, сидя с ней рядом у завалинки домика, но не заходя в него. При этом я не допускал по отношению к Ольге никаких «вольностей», что, как мне чувствовалось, сильно удивляло мою собеседницу.

Оказалось, что в конце лета 1942 года, когда немцы оккупировали данную местность, ее и подруг увезли в Германию, где и пришлось работать до конца войны. Оттуда она и возвратилась недавно. А где конкретно жила и кем работала в Германии, я не спросил. Но не удержался спросить, как она приехала на родину. На это Ольга ответила совсем откровенно: ее взял с собой один шофер грузовой машины, везший какую-то ценность, и с ним ехала все лето и сентябрь, как… с мужем, который, однако, дальше ее с собой не взял, так как женат и имеет семью. Этот ответ меня ничуть не удивил – такое возвращение девушек я уже видел, проходя по Польше.

В конце того же месяца я получил первое письмо от брата Виталия, служившего на Балтийском флоте. К письму были приложены две фотокарточки размером 13 × 18 сантиметров, сделанные в апреле 1945 года. На них были изображены, стоя, на одной – Виталий в форме моряка с медалью «За отвагу» на груди, а на другой – он же вместе с первым братом Геннадием в форме пехотинца. Оказалось, они в это время служили в Эстонии – Виталий в Таллине, а Геннадий – в Пярну и встречались друг с другом. При этом у Геннадия, тяжело раненного в левую ногу, эта нога была заметно короче правой. Радости моей от этих фотографий не было предела! Виталий быт невероятно обрадован полученной из дома вестью, что я остался жив. Скоро последовали от Виталия и другие письма с фотографиями. Одновременно с последним письмом Виталия получил письмо также из дома от мамы с Геннадием. Они просили меня не унывать, держаться и стойко переносить невзгоды. Написали, что готовят большую посылку, которую получу в ноябре. И после всех этих писем так захотелось как можно быстрее уехать из этой так опротивевшей мне местности!

Я был в отчаянии от мысли, что это желание неосуществимо. Один из наилегчайших способов – побег – считал неприемлемым только из-за того, что такой мой поступок мог принести огромные неприятности всем моим родным. Покончить с собой – исключалось.

Однажды, посетив очередной раз почту и просмотрев несколько центральных газет, наткнулся на единственно возможный для себя выход из положения – в одной из них писалось, что «тысячи демобилизованных военных – бывших студентов вузов и техникумов возвратились снова на учебу». Кроме того, отмечалось, что в этих учебных заведениях отменена плата за учебу и теперь все успевающие студенты, а не только имеющие повышенные оценки, получают стипендию.

И тут я вспомнил – ведь я тоже бывший студент вуза и у меня даже сохранилась зачетная книжка. Вопрос только в том, что я быт в плену у немцев и не может ли это обстоятельство помешать мне возвращению в свой институт. Поэтому через сутки – это было последним днем октября – написал в Москву – во Всесоюзный комитет по делам высшей школы Совета министров СССР письмо о себе. В нем указал, что «в октябре 1941 года добровольно, с IV курса Московского института стали ушел в армию, воевал, но в мае 1942 года в большом окружении попал к немцам в плен и освобожден из него в мае 1945 года. В настоящее время тружусь в угольной шахте Донбасса, куда прибыл в составе рабочего батальона. Хотелось бы знать, могу ли я тоже вернуться на учебу в тот же институт?».

Я пришел к выводу, что, поскольку официально не лишен никаких гражданских прав, у меня есть шанс покинуть шахту на вполне законном основании, и проблема только в том, как и когда можно будет им воспользоваться. Поэтому немного успокоился и решил ждать подходящего момента для соответствующих действий. Учебный 1945/46 год уже давно начался, и можно было рассчитывать лишь на следующий учебный год.

В ноябре наша смена должна была работать ночью. Наступал праздник Великой Октябрьской социалистической революции 7 и 8 ноября. Поэтому в различных местах поселка и возле обеих его шахт сделали соответствующие украшения – повесили красные флаги, портреты И.В. Сталина и его соратников, лозунги, плакаты.

Проработав в забое в ночь с 4 на 5 ноября, я, как всегда, отправился после обеда на почту. Подойдя к шахтоуправлению, заметил около него толпу женщин и мужчин, которые смотрели на прикрепленный к столбу большой красочный плакат с фамилиями передовиков труда по отдельным шахтерским специальностям и цифрами заработанных этими передовиками денег за октябрь. К великому удивлению, среди этих фамилий я нашел и свою фамилию… Оказалось, что я – бурильщик шахты № 48 – перевыполнил к 7 ноября норму на 150 процентов и заработал в октябре… 1750 рублей – в то время немалые деньги.

В следующем месяце наша смена трудилась вечерами – с 16 до 24 часов. Смена активно поучаствовала и в двух «днях повышенной добычи угля» – в День Сталинской конституции 5 декабря и в предпоследние сутки месяца. Это позволило нашему шахтоуправлению значительно перевыполнить годовой план. Заработок мой в декабре превысил 2 тысячи рублей.

Через некоторое время я, как и многие мои товарищи, стал примаком, то есть сошелся с местной женщиной, каковых здесь было значительно больше, чем мужчин. Я стал жить с Ольгой, переехав в ее дом.

Теперь мои бытовые условия жизни значительно улучшились: главное, не было больше забот о питании и стирках. Спал и ночью и днем на мягкой, но не широкой металлической кровати с чистым бельем и милой молодой женщиной, предоставлявшей мне каждый раз перед тем, как уснуть, особое удовольствие, хотя ночами часто этому мешало присутствие ее сестры, спавшей на своей кровати против нас. Не кусали больше во время сна клопы, как в общежитии.

В январе я заработал больше всего денег – около 2300 рублей – и все их отдал Ольге, как и в дальнейшем. Однако с начала февраля моя привычная работа в одной и той же смене и с привычными коллективом и начальником внезапно прервалась: меня назначили подменным бурильщиком. Отныне я должен был работать во всех трех сменах и на обоих участках шахты, подменяя ее шесть основных бурильщиков в их выходные дни. Получилось так, что я выходил на работу два дня в дневную смену, а после нее столько же в вечернюю и еще через два – в ночную. И, таким образом, выходными у меня бывали только 8 часов свободного времени между тремя сменами. Конечно, теперь моя выработка учитывалась не одним начальником смены, как раньше, а еще пятью его коллегами.