Пирлинг - Дмитрий Самозванец

Руководясь всеми этими соображениями, мы, может быть, легче нападем на след того, кого ищем. В январе 1605 г. московское правительство, напуганное призраком самозванца, поручило патриарху Иову произвести о нем официальное расследование. Результатом этого явилась известная версия, утверждавшая, что мнимый царевич есть не кто иной, как Гришка Отрепьев. Нашлись и свидетели, которые восстановили всю биографию этой загадочной личности; эти данные оказались весьма интересными. Сведущие люди говорили, что когда-то Гришка служил у Романовых; затем, желая избегнуть грозившей ему смертной казни, он постригся в монахи и после долгих странствий из одной обители в другую поселился, наконец, в московском Чудове монастыре. Здесь он был посвящен в дьяконы и исполнял обязанности писца при дворе патриарха. Однако скоро в нем опять пробудились его порочные влечения. Отрепьев оказался замешан в темных делах и, спасаясь от кары, вновь бежал — на этот раз в Польшу. С ним ушли Варлаам Яцкий и Мисаил Повадин; оба они были монахами того же самого Чудова монастыря. Всех этих беглецов видели в Киеве, где они посетили князя Острожского. В конце концов, Гришка Отрепьев оказался в Брагине; тут он и объявил себя царевичем Дмитрием.

Выводы следствия, произведенного патриархом Иовом, были утверждены Борисом Годуновым; затем царь принял соответствующие меры. Встает, однако, вопрос: как действовал царь? Шел ли он наобум или, напротив, руководствовался глубоким и непоколебимым убеждением в своей правоте? По мнению Костомарова, имя Гришки Отрепьева было пущено в оборот совершенно случайно. Конечно, наилучшим средством дискредитировать претендента, было отождествить его с какой-нибудь сомнительной личностью. Так и поступило растерявшееся московское правительство: для своей цели оно воспользовалось именем бродячего монаха. Известное посольство Смирного-Отрепьева в Кракове должно было подкрепить позицию московской власти, которая сама стояла на распутье. Борис Годунов даже не решился назвать своего уполномоченного дядей пресловутого Гришки, хотя Смирной-Отрепьев и находился с беглым монахом именно в таком родстве. Послу было просто поручено, насколько возможно, позондировать почву в Польше.

Рассуждения Костомарова едва ли можно признать достаточно убедительными. Как русские летописи, так и донесения Рангони единодушно свидетельствуют, что Смирной открыто объявлял себя дядей Гришки. Злополучный посол Годунова не только не боялся очной ставки со своим племянником, но, напротив, всячески добивался этого случая. Если же такое свидание и не состоялось, то виной тому были, исключительно, сами поляки, которые решительно воспротивились требованиям Смирного. С другой стороны, поведение «царевича» в этот момент было не менее странно, нежели образ действия самого Годунова. Дмитрий знал, что Смирной караулит его в Кракове. Нужно было во что бы то ни стало опровергнуть московские инсинуации. И что же? Претендент ограничился двусмысленными заявлениями. По его словам, Смирной совсем не дядя «царевичу». Впрочем, и со стороны Бориса Годунова было заметно некоторое колебание. Правда, он ни разу не назвал другого имени, кроме Гришки, — и это очень характерно; однако порой им овладевали, по-видимому, смущение и тревога. Он задавался мучительным вопросом — да умер ли в самом деле Дмитрий? Вот почему Годунов заявлял императору Рудольфу, что если бы даже претендент был подлинным сыном Ивана IV, он все же не имел бы никаких прав на московский престол, ибо это противно каноническим требованиям. Между тем Смирной заявлял, что если «царевич» докажет свою кровную связь с московскими государями, он первый покорится ему и всячески поддержит. Очевидно, Годунов признавал одно из двух: претендент, объявившийся в Польше, или Гришка Отрепьев, или Дмитрий. Впрочем, такую альтернативу царь допускал только в своих отношениях с иностранцами, в целях самозащиты, да и то изредка. При этом он избегал точно формулировать ее и вообще старался представить ее в виде курьезного и невероятного предположения.

Если забыть об этих колебаниях Годунова, то окажется, что, по мнению всех русских источников, Названый Дмитрий был не кем иным, как расстригой, Гришкой Отрепьевым. Возникнув при Борисе Годунове, эта версия благополучно дожила до наших дней. Среди памятников, где она воспроизводится, особого внимания заслуживает так называемый Извет Варлаама. Он относится уже к эпохе Шуйского. Костомаров дважды исследовал этот документ. Во второй раз он исправляет некоторые свои ошибки. Тем не менее ему так и не удалось стать на правильную научную почву.

Но кто же такой этот Варлаам? Это был монах, неизвестно какого монастыря. Во всяком случае, он был большим любителем паломничества. Вместе с Мисаилом Повадиным он сопровождал Гришку Отрепьева, когда последний переходил московскую границу. Так говорит, по крайней мере, патриарх Иов; Варлаам, со своей стороны, подтверждает это свидетельство: все трое отправились вместе. После Киева первая их остановка была в Остроге у князя Константина.

Оказывается, что путешествие Гришки с Варлаамом и Мисаилом и посещение ими Острога есть несомненный факт. Неоспоримое свидетельство в пользу этого имеется в Загоровском монастыре на Волыни; к счастью, его пощадило время. Здесь хранится славянский перевод книги св. Василия, архиепископа кесарийского. Издание это напечатано в Остроге в 1594 г. Оно украшено гербами князя Константина; помимо того, на нем можно прочесть драгоценную для нас надпись следующего содержания: «Лета от сотворения мира 7110 месяца августа в 31 день, сию книгу Великого Василия дал нам, Григорию с братьями Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, нареченный во св. крещении Василий, Божиею милостью пресветлое княже Острожское Воевода Киевский». Под словом «Григорий» приписано другой рукой, — очевидно, в позднейшие времена: «Царевичу Московскому». Конечно, нельзя придавать этой вставке особенно важное значение; однако если даже оставить ее в стороне, указанная надпись имеет для нас крупную ценность. Мы узнаем из нее, что Варлаам действительно совершал паломничество с Гришкой и Мисаилом и что в августе 1602 г. все трое были у князя Острожского.

Еще большую важность представляют те выводы, которые вытекают из сопоставления Извета Варлаама, с донесением князя Вишневецкого Сигизмунду. В самом деле, несомненно, что Названый Дмитрий — одно лицо с тем человеком, который, побывав в Гоще и Остроге, объявил себя царевичем в Брагине. Опираясь на показания самого Дмитрия, Вишневецкий совершенно определенно отмечает эти три этапа на его пути. Между тем, по-видимому, также не подлежит спору, что странник, побывавший в Гоще, Остроге и Брагине, — не кто иной, как Гришка Отрепьев. На этот счет свидетельство Извета в достаточной мере категорично. Нам кажется, что согласие между Варлаамом и Дмитрием по вопросу о трех важнейших этапах на их пути имеет исключительную важность. Таким образом устанавливается связь между историей Названого Дмитрия и судьбой Гришки Отрепьева. Восполняется чувствительный пробел загадочной одиссеи будущего московского царя; Дмитрий I оказывается на одно лицо с монахом-расстригой. Здесь — соединительное звено, в котором переплетаются обе биографии. До сих пор этому обстоятельству не придавали должного значения. Зависело это от недостаточного внимания к донесению Вишневецкого. Отмеченное нами совпадение покажется еще более разительным, если мы вспомним, что оба свидетельства исходят от диаметрально противоположных сторон. Как известно, Варлаам считал Лжедмитрия Гришкой Отрепьевым; сам Названый Дмитрий выдает себя за настоящего царевича. И тот, и другой, совершенно независимо друг от друга, отождествляют загадочную личность претендента на московский престол со странником, побывавшим в Остроге, Гоще и Брагине. Конечно, когда Варлаам писал свой Извет в 1606 г., он и не подозревал, что его показания подтверждаются свидетельством самого Дмитрия, данным еще в 1603 г. По крайней мере, ничто не говорит о том, чтобы Варлааму было известно донесение Вишневецкого. Нельзя не согласиться, что в таком случае совпадение обоих источников имеет для нас чрезвычайную важность.