Лита Чаплин - Моя жизнь с Чаплином

Потом мы с мамой получили приглашение явиться в студию. Мы вернулись туда, как и другие, чтобы увидеть оживленного, загорелого, отдохнувшего босса, помолодевшего на несколько лет и горящего желанием взяться за работу. «Малыш» как раз начал идти в Нью-Йорке и принес единодушный восторг критики и удивительный успех в бизнесе.

Мы все были счастливы за него. Я была вне себя от радости, что он вернулся в такой отличной форме.

В то же время кое-что меня озаботило. В первый же день после возвращения, когда ему удалось избавиться на минуту от мамы, он кивком подозвал меня. Его улыбка обволакивала меня.

— Ты слышала когда-нибудь о Мэй Коллинз? — спросил он.

Я кивком подтвердила: «О да!» Все знали популярную актрису.

— Она мой близкий друг, и я устраиваю вечеринку по случаю ее дня рождения в эту пятницу, — сообщил он. — Хочешь прийти? Там не будет других детей, но ты с каждым днем все больше начинаешь выглядеть на восемнадцать, даже без грима ангела. Ты будешь смотреться вполне нормально, уверяю тебя.

— Я бы с удовольствием, — сказала я и начала лепетать о разрешении мамы.

Его глаза сузились.

— Давай не обсуждать эту вечеринку с твоей мамой. Хорошо? Это будет вечеринка без разрешения. Разумеется, все будет прилично, но будет гораздо веселее, если ты будешь без сопровождения.

— Ну…

— Ты можешь улизнуть в пятницу вечером, так, чтобы тебя не искали?

— Я… боже… вряд ли.

Я увидела маму, стоящую как раз позади м-ра Чаплина. Он полуобернулся и тоже увидел ее. Должно быть, она уловила суть разговора, потому что глаза ее горели.

— Моей дочери в пятницу вечером нужно делать домашние задания, м-р Чаплин, — отрезала она. — На самом деле, ей предстоит делать домашние задания каждый вечер еще несколько лет.

Мама повела меня домой. И снова мы ждали, что нас уволят. Но нет. Мы продолжали работать в корпорации Чарли Чаплина, хотя сам м-р Чаплин держался с нами холодно. Мы играли служанок в «Праздном классе», и больше ничего. В конце года мой контракт не продлили.

Дедушка вздохнул с облегчением: глупое приключение осталось в прошлом. Мама говорила, что сожалеет, поскольку считала, что виновата в случившемся, возможно, она признала вину слишком поспешно, не дожидаясь, пока будут проанализированы все детали. Я была безутешна, так как была уверена, что никогда больше не увижу м-ра Чаплина.

Учителя постоянно посылали маме записки, жалуясь, что хотя у меня и хорошая голова и необычайные способности, но нет никакого интереса к учебе. Они были правы. Чтение меня захватывало, и я обнаруживала огромную любознательность в отношении множества вещей. Но в стандартные рамки я не вписывалась. Я упорно хотела учиться на свой манер.

Это беспокоило дедушку, который всегда подчеркивал достоинства формального образования. Я попыталась порадовать его. После перехода из церковной школы Святых Даров в государственную среднюю школу я всерьез взялась за учебу и окончила восьмой класс, хотя и через силу, но с отличием. Потом я собралась в Голливудскую школу секретарей, хотя не горела желанием учиться там. Дедушка пошел на компромисс и, скрипя зубами, записал меня в Драматическую школу Куммнока, школу ускоренного обучения, которая давала полную общеобразовательную программу и вдобавок факультативный курс драматического искусства.

В школе Куммнока я училась лучше, хотя мысли мои по-прежнему витали в облаках.

Теперь мне было четырнадцать, я жила с мамой в Голливуде, в доме, куда она переехала во время одной из своих попыток стать финансово независимой от дедушки. Она превратила дом в меблированные комнаты, и хотя большого бизнеса ожидать было трудно, казалось, она добьется успеха.

На некоторое время она определенно преуспела с одним из квартирантов. Это был стройный, красивый инженер со смачным, протяжным алабамским произношением. Казалось, едва он въехал, как уже влюбил в себя маму и стал ее третьим мужем.

В некоторых отношениях Боб Спайсер был практически неотличим от других маминых мужей: сильный, красивый, поначалу внимательный, и не слишком амбициозный. У него был богатый отец в Бирмингеме, но стремление к независимости толкало его на самостоятельный путь, поэтому после окончания колледжа он отправился в Калифорнию и начал работать геодезистом.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы между ним и мамой начались серьезные ссоры.

— Ты инженер, а растрачиваешь свой талант на эти геодезические экспедиции, — говорила она язвительно. — Когда, наконец, ты проснешься и начнешь делать карьеру для себя?

— Сейчас нет солидных вакансий для инженеров, дорогая, — отвечал он. — В Лос-Анджелесе все жители — дипломированные инженеры.

— Это не оправдание, Боб. Ты просто недостаточно стараешься.

Потом, в один прекрасный день Боб ввалился в дом с потрясающей новостью. Ему предложили пойти в кино: «У меня не черный глаз, если я говорю о себе. Может быть, я стану звездой, и все мы сможем уйти на покой молодыми. Эй, не хотите мой автограф?»

Мама надулась. Работа геодезиста была не блеск, но стать актером! «Это самая глупая и безответственная вещь, которую я когда-либо слышала!» — кричала она.

Тем не менее Боб полностью отдался этой идее. Месяцами он ждал, пока ему что-нибудь перепадет. Но ничего не происходило.

Мамины опасения, что кто-то или что-то может заронить неподобающие мысли в голову ее дочери, говорили о самых лучших ее побуждениях, но это было просто наивно. Я уже была полна ими.

Нельзя сказать, что дело шло дальше мыслей. Мне не разрешалось ходить на свидания, даже в чьем-то сопровождении, но если бы я и делала это, и если бы какой-то мальчик позволил себе хотя бы намек на непристойность, уверена, я была бы осмотрительна. Тем не менее, по мере моего приближения к пятнадцатилетию, секс владел моим сознанием большую часть времени.

Сама того не зная, мама способствовала этому на раннем этапе моей жизни — своими душераздирающими стонами, которые я слышала, когда она была в постели с Хэлом Паркером; своей болезненной реакцией, когда я спрашивала, откуда я появилась, и своим нервными растерянными ответами; постоянными требованиями, чтобы я держалась подальше от мальчиков, и беспочвенными подозрениями. Ее попытки защитить меня, вызванные самыми добрыми намерениями, были чересчур неуклюжими. До такой степени, что я была и заинтригована этим всем, и чувствовала себя в чем-то виноватой, когда дело касалось щекотливой стороны того, что происходит между женщиной и мужчиной.

Из немногих моих друзей Мерна Кеннеди была единственной, с кем я осмеливалась говорить о предмете, который так волновал меня. Я обнаружила с облегчением, что она, как и я, полностью поглощена этой темой.