Дитрих фон Хольтиц - Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945

Это был второй шаг Гитлера по подчинению себе армии. Первый был сделан несколькими годами ранее, когда сразу после смерти Гинденбурга Гитлер поспешил заставить армию присягнуть себе лично и с большой ловкостью использовал в своих интересах чувство чести офицерского корпуса и моральное единство солдат. Наконец, под предлогом возвращения на действительную службу, в офицерский корпус влились немногочисленные военные, связавшие свою судьбу с партией, что сделало возможной слежку за людьми нашей среды.

Моральная чистоплотность фон Фрича побудила его пренебречь личными чувствами и принять чисто внешнюю реабилитацию. Следует сказать, что в данной ситуации в интересах армии было бы лучше, если бы он отклонил честь стать шефом полка. Очевидно, что такой отказ предупредил бы офицерский корпус о грозящей ему опасности. Таким образом, хотя страшное оскорбление, нанесенное армии в лице ее командующего, вроде бы было исправлено, Верховное командование оказалось лишенным своего последнего шанса отстоять собственную независимость в своей области.

Впечатление, произведенное этим делом на офицерский корпус, было очень плохим. Армия почувствовала себя лишенной вождя, принужденной молчать перед политиками, и у нее создалось впечатление, еще более усилившееся со временем, что она превратилась в робота и не может повлиять своим весом на соотношение сил.

Вермахт продолжал исполнять свой долг, несмотря на глухое раздражение; однако связи, существовавшие между тремя его частями, ослабли. При Геринге – шуте[22], который исключительно благодаря стечению обстоятельств получил звание рейхсмаршала по политическим соображениям, – люфтваффе (военно-воздушные силы) дискредитировали себя, живя как избалованный ребенок, хотя в военном плане они вели себя активно и оснащались новой техникой со щедростью, которую с трудом могли бы позволить себе и более богатые страны. Кригсмарине (военно-морские силы), взбунтовавшиеся в 1918 году, изменив создавшей военный флот императорской власти, без колебаний приняли сторону новой власти и с наслаждением пользовались милостями фюрера и партии. Совсем иной порядок вещей существовал в сухопутных силах; в силу своих традиций и консерватизма эти войска находились в более тяжелом положении, притом что в случае войны именно им предстояло нести наибольшие потери.

Неоднократные требования Гитлера о подготовке к войне были энергично отвергнуты специалистами в военном деле – генералами, что навлекло на последних упреки в приверженности выжидательной тактике и в вялости, а также сомнения в том, что они заслуживают доверия. Ставка на силу, проповедуемая партией, всегда пугала армию, поэтому так никогда и не удалось преодолеть разногласия между диктатором, этим гением богемного типа, в чьей внешности не было ничего немецкого, который вдруг выскочил ниоткуда, подобно блуждающему огню, и армией с ее рыцарским прошлым и происхождением, уходящим в древнюю европейскую традицию. После роспуска партий, профсоюзов и общественных организаций армия, как и церкви, оставалась последней активной силой, сохранявшей свой собственный характер.

Еще можно было покончить с режимом, использовав такой мощный инструмент, как вермахт, еще не ослабленный приготовлениями к войне. Все думающие люди в армии, все высшее командование, практически весь народ, за исключением членов партии, то есть 90 % немцев, не желали войны. Всеобщее чувство облегчения, вызванное мирным разрешением Судетского кризиса, со всей очевидностью выразило это нежелание. Начало войны в 1939 году вызвало ужас. Это чувство несколько притупилось после быстрой победы над Польшей и короткой кампании против Франции. Однако и тогда многие круги сохраняли свой скептицизм, поскольку помнили опыт Первой мировой войны.

Я часто спрашивал себя, были ли мы настоящими милитаристами, и, по зрелом размышлении, пришел к следующему выводу.

Если кто-то готов пожертвовать собственными интересами ради других людей, если служба отечеству является для него самой высокой моральной ценностью, разве на основании этого можно называть его милитаристом? Разве не в этом заключается самый смысл жизни солдата, каким он на протяжении веков формировался в каждой стране Европы, где в любую минуту могла разразиться война? Эта солдатская жизнь не является милитаризмом, в противном случае наши сегодняшние обвинители сами оказались бы в положении обвиняемых. В нашей армии не было привилегий; она признавала только личную доблесть и придерживалась принципа поощрения в соответствии с компетентностью. Если это милитаризм, то мы должны гордиться тем, что нас величают милитаристами. Осуждение германской армии союзниками и, под их влиянием, иностранной, а также – увы! – и нашей прессой выглядит тем более удивительно, что осуждающие ее в то же самое время безмерно увеличивали собственные вооруженные силы как в численном, так и в техническом отношении.

Если армию нельзя обвинить в милитаризме на основании ее численности и технической оснащенности, то на каком основании это можно сделать? На основании того, что она одержала победу и должна внушать страх? Концепция милитаризма, как ее обычно понимают, означает, что в некоторых странах правит милитаристская клика, без перерыва продолжающая добиваться чрезмерных военных целей и открыто проводящая агрессивную политику. В этом смысле Гитлер и его окружение, бесспорно, являлись милитаристами! Но любому наблюдателю известно, что вермахт намеренно и систематически отказывался играть политическую роль. Не существовало правящей военной клики, была всемогущая клика, состоявшая из эсэсовцев и членов партии, окружавших Гитлера и Гиммлера. Армия для Гитлера была орудием и оставалась таковым вплоть до финальной катастрофы; она никогда не оказывала влияния на ход событий; во время войны ей приходилось сражаться, и, если генералы выдвигали свои возражения относительно политических и военных целей, их заставляли молчать. Все это хорошо известно во всем мире, однако, и за границей, и у нас, об этом постарались поскорее забыть.

Таким образом, было бы ошибкой отождествлять военных и милитаризм и осуждать первых, считая их заслуживающими наказания; но, главное, было бы смешно и нелепо делить их на «хороших милитаристов» (от унтер-офицера до капитана) и «плохих милитаристов» (офицеров Генерального штаба и генералов).

Было бы неправильно возлагать на вермахт коллективную вину за комплекс ошибок и чудовищных и позорных преступлений, совершенных гитлеровской политической и полицейской системой, тогда как было бы лучше в том, что касается армии, ограничиться осуждением наиболее неоспоримых эксцессов, установленных и осужденных самим вермахтом.