Сергей Сазонов - Воспоминания

Я поручил разработку проекта моему сотруднику по вопросам международного права барону Нольде. Когда эта работа была закончена, проект был передан на просмотр государственного секретаря С. Е. Крыжановского для согласования его с имперскими законами, а затем я взял его с собой в Могилев для представления его Его Величеству.

Раньше доклада о нём Государю я ознакомил с его содержанием начальника штаба генерала Алексеева.

Алексеев был во всех отношениях выдающаяся личность, не только с точки зрения военной науки, но и как человек большого ума, поразительной работоспособности и не меньшей скромности. Я придавал большую цену его мнениям и считал полезным узнать его оценку моего проекта, стратегическое значение которого могло, при известных обстоятельствах, получить перевес над политическим. Заваленный спешной работой и уже тогда страдавший болезнью, которая свела его два года спустя в могилу, генерал Алексеев нашёл время изучить проект и вызвался защитить его перед Государем. На следующий день после моего приезда я просил Его Величество привлечь начальника штаба к моему докладу, который был назначен на другое утро.

В означенный час мы явились оба в губернаторский дом, где жил Государь, и я изложил ему во всех подробностях причины, побуждавшие меня просить его обнародовать манифест о даровании Польше конституции в ближайшее же время. Проект был прочитан Государю целиком и каждая его статья подверглась тщательному разбору, причём Его Величество задавал мне вопросы, доказывавшие его интерес к предмету моего доклада. После меня генерал Алексеев разобрал его со специальной точки зрения военной безопасности империи и в заключение выразился, без оговорок, в пользу его принятия.

Я с понятным нетерпением ожидал решения Государя. По некотором размышлении он сказал нам, что одобряет проект и находит его обнародование своевременным. После этих слов я просил Его Величество разрешения сообщить председателю совета министров его волю и внести проект на рассмотрение совета на будущей неделе. Это разрешение было мне тотчас же дано. Вместе с тем я счёл долгом предупредить Государя, что я сомневаюсь в том, что мой проект встретит в совете одобрение большинства министров, начиная с председателя, и что в лучшем случае я могу только рассчитывать на поддержку трёх моих товарищей. Государь выразил мне, что по закону меньшинство в тех случаях, когда он становится на его сторону, приобретает перевес над большинством. Эта статья русского закона была мне известна. Я сказал Его Величеству, что передам его слова г-ну Штюрмеру, но вместе с тем предвижу, что он пустит в ход всевозможные средства затормозить в совете путем отсрочек продвижение моего проекта.

Это происходило 29 июня 1916 года. На другой день утром я вернулся в Петроград и отправился к Штюрмеру, чтобы передать ему повеление Государя относительно немедленного рассмотрения проекта польской конституции в совете министров. По выражению лица Штюрмера во время нашего разговора я увидел, что опасения, высказанные мной Государю, были не напрасны. Нездоровье, результат физического и нравственного переутомления, вынудило меня уехать на несколько дней в Финляндию, чтобы набраться сил для дальнейшей работы в тяжелой атмосфере Петрограда. В моё отсутствие произошли события, не лишенные, не для одного меня, значения. Совет министров вынес заключение, что обсуждение польского вопроса при обстоятельствах военного времени невозможно, и поэтому признал мой проект «несвоевременным». Это слово сыграло в истории русской государственной жизни роковую роль. Прикрываясь им, было надломлено в корне бесчисленное количество разумных и своевременных начинаний, давно назревших и горячо ожидаемых, по отношению к которым оно сыграло роль могильного креста. В данном случае панихида, пропетая Штюрмером и его друзьями над моей попыткой примирения с Польшей, не причинила этой последней непоправимого ущерба. Шайка циммервальдских революционеров, щедро субсидируемая нашими внешними врагами и опиравшаяся на элементы, давно, но безуспешно работавшие внутри России над её разложением, по-своему разрешила польский вопрос заодно с вопросом о существовании самого Русского государства, которое она превратила в страну бесправных, обездоленных и беспощадно истребляемых рабов, лишив их даже славного имени их великой Родины и заменив его ни сердцу, ни уму ничего не говорящей собирательной кличкой.

Нет сомнения, что русская революция разрешила польский вопрос быстрее и радикальнее, чем это сделала бы русская государственная власть, находившаяся в руках безвольных и бессильных людей. Но можно ли сказать, что она разрешила его справедливо и прочно? На это можно ответить только отрицательно уже по одному тому, что будучи разрешен без участия России, он был разрешен против её национальных интересов. В минуту упоения нежданным счастьем воскресения своей родины польские патриоты, видя Германию побежденной и свергнутой с высоты, на которую возвёл её Бисмарк, а с другой стороны – Россию, истекающею кровью и обессиленной в борьбе с революцией, отдались без удержу пароксизму мегаломании, старой болезни, которую они унаследовали от предков, и принялись строить новое здание польской государственности, перешагнув сразу далеко за пределы своих этнографических границ и забывая, что аналогичный процесс привел Польшу некогда к гибели. Поляки начали свою восстановительную работу не с начала, а с конца, решив наперед, что границы новой Польши должны были, насколько это было возможно, совпасть с её старыми границами до первого раздела, и не считаясь с фактом существования русского народа. Я был в Париже, когда туда приезжал г-на Падеревский благодарить Францию от имени польского народа за оказанное ею могущественное содействие в воссоздании Польского государства. Этому замечательному художнику, воплощавшему в то время в глазах романтически настроенной Польши её национальные идеалы, была оказана во Франции триумфальная встреча. Читая её описание в газетах, я остановил невольно внимание на заявлении г-на Падеревского, сделанном ещё на парижском вокзале представителям французской и иностранной печати, в котором он говорил уже о едва ставшей на ноги Польше, как о государстве с 35-миллионным населением, когда общее число поляков, как известно, не превышает восемнадцати миллионов. Откуда же, спросил я себя, должны были явиться остальные семнадцать. Над такими вопросами поляки не задумывались и в минуту патриотического энтузиазма и разрешали их просто. Под боком у Польши были приобретенные ею когда-то вместе с Литвой белорусские и украинские области с населением в пять с половиной миллионов душ, вернувшихся обратно в лоно России после разделов и сохранивших в народной памяти печальное предание о польском владычестве. Тут же были и обломки Литвы с городом Вильно, древней столицей Великих Князей Литовских, подвергшиеся до известной степени ополячению. Всё это вместе должно было округлить земельно и численно возрожденную Польшу и довести её до размеров значительного европейского государства, способного при нужде отстоять своё собственное существование и стать полезной союзницей Франции в случае всегда возможной борьбы её с Германией. Едва не удавшееся наступление большевистской орды на Варшаву в 1920 году, отраженное только благодаря прибытию в польскую армию одного из наиболее талантливых французских генералов вместе с целой массой офицеров и техников, привело к заключению между Польшей и большевиками Рижского мира, результатом которого была уступка Польше правительством третьего интернационала упомянутых русских областей и населения. Это несчастное население, за которое некому было заступиться, попавшее из большевистского ада под власть исстари ему враждебную и само привыкшее её ненавидеть, влачить жалкое существование, будучи лишено национальной школы и культурного языка и терпя всевозможные насилия в области религиозной свободы. Всё это энергично отрицается польским правительством, которое при этом ссылается на либеральные постановления польской конституции, гарантирующей всем польским подданным одинаковые права. Польская конституция действительно либеральна, но административная практика с ней широко расходится, и постановления Лиги Наций, касающиеся прав народных меньшинств, обязательные для Польши так же, как для остальных государств, вышедших из великой войны, остаются пока мертвой буквой в Польше. Это расхождение между теорией и практикой особенно болезненно отзывается на условиях существования многочисленного православного населения в области его религиозных интересов. С этой точки зрения за последние пять лет польским правительством был принят целый ряд мер, которые при самом благожелательном отношении к воскресшей Польше невозможно оправдать. Насильственные и антиканонические способы создания автокефальной православной церкви в Польше [29], благодаря которым канонически поставленные епископы, уважаемые и любимые своими паствами, изгонялись из своих епархий, заключались в монастыри, иногда католические, причём к ним никто не допускался, не исключая их духовников другие, без всяких средств вывозились за границу, соборы и церкви под предлогом, что некоторые из них были некогда униатскими, отбирались, не считаясь с тем, что бывшее униатское население уже не существует, так как одна его часть присоединилась к римской церкви, а другая, более значительная, продолжает исповедовать свою древнюю веру; монастыри закрывались и имущество их отнималось; на места изгнанных епископов незаконно назначались, по внушению советской власти, другие епископы вопреки желанию паствы, в большинстве случаев люди недостойные, отличающиеся лишь угодничеством перед польскими властями, – все эти печальные факты, против которых безуспешно протестуют русские представители в польском сейме и подтверждение которых можно найти в самой польской печати, достаточно характеризуют положение уступленных Польше советской властью частей Западной России.