Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

Лечили императрицу лейб-медики: Мандт[77], Маркус и Карель. Положение все ухудшалось, хотя и знали причину болезни — разлука с сыновьями, или, лучше сказать, их пребывание под пулями и бомбами. Очень ошибочно думать, что, когда русские великие князья находятся на войне, они вне опасности; если даже и стараются их охранять, то они сами не щадят себя; долго не решались возвратить их высочества, зная, что оставление войны в эту минуту причинило бы им величайшее горе.

Однако же, чтобы спасти угасающую жизнь матери, было решено возвратить великих князей, и государь выписал их на короткое время из Севастополя.

В день их приезда государь отправился рано утром их встретить на дебаркадер железной дороги, а мы все собрались в арсенал; императрица же ничего не знала о возвращении сыновей; ей готовился сюрприз. Все мы стояли у окон в нетерпеливом ожидании. Наконец, появляются в воротах так называемого кухонного карре сани его величества, он везет своих молодых георгиевских кавалеров. Радость была такая общая, такая искренняя, что описать трудно. Существует фотографическая группа, сделанная нами позже, в память этой радостной минуты для великой княгини Александры Иосифовны, которая разделяла с нами эти минуты горя и радости… Со дня приезда сыновей императрице стало легче, и она постепенно начала выздоравливать. Бедная, она не ожидала, какое страшное горе и несчастие Провидение готовило ей в скором будущем.

В конце декабря императрице стало до того лучше, что решились перевести ее из Гатчины в Петербург. Двор последовал за ее величеством.

Я в то время, вероятно, от всех этих волнений сильно захворала, так что меня, совсем изнемогающую, повезла в особой карете подруга моя, графиня А. В. Гудович.

По возвращении в Петербург недели через две, когда императрица оправилась и ее слабые силы позволили опять подвергнуться испытанию разлуки, — Николай и Михаил Николаевичи уехали обратно в Севастополь.

Январь 1855 года прошел уныло и тяжело; крымские известия не приносили ничего утешительного.

В 1855 году, Великий пост начинался 2 февраля. На первой неделе их величества начали говеть. С понедельника государь присутствовал при всех службах, но чувствовал себя не совсем хорошо. В четверг, после вечерней службы, графиню Тизенгаузен, графиню Гудович, княжну Трубецкую и меня позвали пить чай к императрице. Государь тоже пришел к этому чаю, одетый в свою старенькую шинель; это доказывало, как он себя худо чувствовал, потому что почти никогда он себе не позволял являться вечером к императрице, перед нами, в таком костюме. Он был очень бледен, серьезен и во время чтения после чая все время засыпал, что тоже никогда с ним не случалось. Графиня Гудович читала что-то из Иоанна Златоуста. Я точно вижу его величественно изнуренное болезнью лицо; он походил на мраморную статую. Гораздо ранее обыкновенного, в 10 с половиною часов, императрица встала, чтобы нас уволить. Графиня Гудович и княжна Трубецкая подошли к государю, чтобы попросить прощения, так как на другой день в пятницу приходилось исповедываться; он их поцеловал и благословил, а я думала, что завтра успею, имея духовным отцом В. Б. Бажанова, и исповедаюсь тут же во дворце, в малой церкви, — не подошла к государю, и как же я потом глубоко о том жалела… Это был последний раз, что мы видели императора Николая Павловича в живых… Кому же в ту минуту могло прийти в голову о его такой близкой кончине?!

На другой день, в пятницу, мы собирались в Малую церковь для преждеосвященной обедни; когда мы вошли в ротонду, нас встретила Варвара Аркадьевна Нелидова со словами: «а вы знаете, «mesdames» государь с нами завтра не будет приобщаться! Его величеству стало нехорошо ночью, и он не вставал с постели». Мы все были поражены этим известием… Действительно, в субботу, 12 февраля, вся царская семья приобщалась первый раз без него… хотя и грустно было, но никто не думал, что эта болезнь поведет к роковому исходу…

Воскресенье, понедельник, вторник ничего нового не принесли; когда ходили узнавать об августейшем больном, получали ответ «все в одном положении», — бюллетеней не было. Императрица переместилась в нижний этаж, в комнаты великих княжен, чтобы быть ближе к страждущему, обожаемому супругу. Эти покои оставались пустыми с тех пор, как великие княжны вышли замуж, а когда Ольга Николаевна приезжала гостить в Петербург, то постоянно останавливалась в своих прежних комнатах. Маленький же кабинет, в котором государь уже жил несколько лет, описанный выше, был смежен со спальней, так что императрице ближе и легче было ухаживать днем и ночью за своим дорогим больным.

В среду, 16 февраля, я обедала с ее величеством там же внизу; нас кушало только три персоны (техническое придворное выражение), императрица, молодой граф М. М. Виельгорский и я.

Государыня была еще довольно спокойна, ввиду уверений доктора Мандта, что опасности никакой нет в состоянии его величества. Мандт был любимец и доверенное лицо государя. Однако же она была, видимо, грустна. После обеда императрица присела на ручку моего кресла, — она часто в интимном кружке так садилась, — и потихоньку, на ухо, сказала мне: «Si Nix», — иногда императрица так называла мужа, но в очень редких случаях, — «не va pas mieux de-main, je commencerai a minquieter, serieusement»[78]. Услыхав эти слова от императрицы и вообще почувствовав какое-то невыразимое болезненное впечатление всей обстановки, царившей у ее величества, усилившееся от сказанных ею слов, я вдруг почувствовала страшное беспокойство. Возвратясь в свою комнату под этим впечатлением, я пошла к графине Гудович, чтобы поделиться с ней овладевшим мной недобрым предчувствием.

Графиня Гудович боготворила императора Николая Павловича. Оставшись с тремя малолетними детьми молодою матерью, после смерти мужа, графа В. В. Гудовича, храброго генерала еще времен турецкой кампании 1827 года, графиня Гудович привезла их в Петербург, когда они подросли. Государь взял их сейчас же под свое покровительство. Сын, граф В. В. Гудович, впоследствии служил в конногвардии, а две дочери взяты были по особому желанию государя фрейлинами в свиту государыни императрицы. Старшая, графиня Евдокия Васильевна, вскоре вышла замуж за графа А. И. Гендрикова, а младшая, графиня Александра Васильевна, оставалась много лет при императрице Александре Федоровне и пользовалась ее особой милостью и вниманием. Обе сестры были красавицы. Я подружилась с Aline Гудович, как ее называли, и она стала моим самым близким другом на всю жизнь. Она перенесла много горя при дворе ради зависти к ее положению и близости к императрице, а также за ее необыкновенную красоту, — но она все клеветы, взводимые на нее, перенесла терпеливо, прощая своим врагам, потому что была религиозна и вполне благородна. Когда ее ближе узнали, то не могли ей не отдать полную справедливость.