Марсель Брион - Моцарт

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В один прекрасный день июля 1790 года Моцарту был нанесен странный визит: какой-то незнакомец, не пожелавший назвать свое имя и чей строгий вид и сдержанные манеры делали его похожим на служителя закона, явился к нему, чтобы заказать реквием. Редко так случалось, чтобы любители музыки проявляли интерес к религиозным сочинениям, в особенности похоронным. Танцы, квартеты, кантаты, пьесы по случаю… но чтобы реквием! Моцарт никогда ничего подобного не писал и потому спросил: какая нужда заставила таинственного меломана сделать такой заказ? Может быть, он желает завещать, чтобы эту музыку исполнили в день его похорон?

Незнакомец ответил, что речь идет не о нем, а о некоем другом лице, которое запретило ему раскрывать свое имя. Смущенный Моцарт назвал цену, которая была принята без обсуждения. Когда Моцарт спросил, в какой срок месса должна быть готова, странный человек ответил, что срочности в исполнении заказа нет, композитор может работать не торопясь, главное, чтобы все было закончено в обозримом будущем. И распрощался, не сказав больше ни слова.

Моцарт в этот период находился в глубоко религиозном расположении духа, вдохновленном Волшебной флейтой, что подтверждает и Масонская траурная музыка (KV 477), одно из самых благородных, самых драматичных и самых светлых его произведений. Он решил, что, возможно, какой-нибудь «брат», услышав его, захотел запастись подобной музыкой на соответствующий случай для себя. Но если это было так, почему была необходима католическая литургика? И к чему скрывать свое имя, разве что из привычки к таинственности, которой франкмасоны окружали себя даже при общении друг с другом?

Моцарт попытался через друзей и венских музыкантов узнать, кто был этот странный любитель реквиемов, но никто не мог ничего ему о нем сообщить. Два или три раза, всегда неожиданно, появлялся этот странный посредник, спрашивал, в каком состоянии работа, и всякий раз учтиво ретировался, повторив, что маэстро может не торопиться.

Однако однажды он был явно раздосадован тем, что Моцарт еще не закончил работу. И довольно сухо заявил, что пришло время ее завершить.

Несколькими годами раньше, когда Моцарт был еще вполне здоров, он не придал бы этому никакого значения, а просто посмеялся бы над таинственными манерами визитера и, решив, что это розыгрыш сомнительного свойства, придуманный друзьями, высмеял бы мрачного посредника. Но теперь, переживая физический и моральный кризис и чувствуя, что силы его оставляют, а жизнерадостность тускнеет, он проникся суеверной мыслью о том, что этот человек послан за реквиемом из потустороннего мира и что музыка, о которой шла речь, предназначена для его собственных похорон. Так вот для чего он работал, и последнее предупреждение этого загадочного персонажа давало понять, что жить ему оставалось недолго и следует торопиться, чтобы погребальная месса могла быть пропета над его гробом в день, назначенный судьбой. Появления странного заказчика отличались внезапностью и неожиданностью сверхъестественных посланий. Моцарт стал бояться прихода этого предвестника несчастья, который уже являлся ему и во сне, так что он даже вздрагивал при каждом стуке в дверь.

Он лихорадочно работал над Реквиемом, не решаясь приступить ни к какому другому сочинению, отклоняя даже выгодные предложения, например, со стороны Да Понте о том, чтобы вместе с ним написать оперу, которая могла бы пойти в Лондоне в следующем сезоне.

Выражения, в которых Вольфганг отвечал своему старому соратнику, выдают тоску, разбуженную в нем всей этой историей. Этот ясный и светлый ум, этот «друг света», высмеивающий предрассудки, стал жертвой неотступно преследующего его кошмара. «Мои мысли в полном беспорядке, — пишет он Да Понте. — Я лишь с трудом поддерживаю равновесие. Меня не перестает преследовать образ этого человека. Я все время вижу его перед собой, он не дает мне покоя, упрекает в медлительности и строго требует обещанное произведение. Я непрерывно работаю, потому что работа утомляет меня меньше, чем отдых. К тому же я теперь чувствую себя более уверенно. Я знаю, что приближается конец моей жизни, что я скоро умру. Силы мои на исходе, а мне надо было бы еще столько сделать, я мог бы еще так радоваться жизни! Я надеялся на совсем другой результат своих усилий, но никто не может изменить течение своей судьбы. Никто не может изменить число отпущенных ему дней. Я смиренно принимаю повеления божественного Провидения и заканчиваю свою похоронную мессу. Дай бог, чтобы она была закончена вовремя!»

Душевное смятение, о котором говорит письмо, показывает, какую тревогу заронил в сознание композитора этот заказ и какая огромная вина лежит на глупце, окружившем себя такой таинственностью лишь для того, чтобы польстить своему смешному честолюбию. Разрешение загадки Реквиема, которая для нас таковой больше не является, вполне могло бы утешить бедного Моцарта, если бы он ее узнал. Тот человек, чья мрачная манера произвела такое тяжкое впечатление на музыканта, был поверенным одного дворянина, который хотел создать себе репутацию композитора, будучи неспособным написать ни одной строчки музыки. Моцарт долго смеялся бы, узнав, что для графа Вальзегга такие заказы были обычным делом; заставляя видных музыкантов писать сонаты, концерты, симфонии, он отдавал их гравировать с добавлением своей фамилии и передавал для исполнения собственному оркестру в присутствии своих друзей, которые разносили слух о величии и разнообразии его талантов. Таинственность, которой граф окружал свои заказы, и строгая анонимность, соблюдаемая его доверенным, исключали разоблачение мошенничества; наш любитель считал, что произведение становится его собственностью, как только он за него расплачивался, и гордо присваивал себе авторство, равно как и восторги слушателей.

Судьба порой оборачивается жестокой иронией. Говорили, что после всех страданий, отравлявших существование великого Моцарта, даже его последние дни были омрачены мучившей его тревогой при мысли о том, что он писал похоронную мессу для себя и умирает, не успев ее закончить. Какой-то честолюбивый дурак стал орудием этой трагической фатальности, концентрировавшей скорбь и отчаяние вокруг больного, в ушах которого непрерывно звучали хоры и орган зловещей церемонии. Из писем мы знаем, что Моцарт смерти не боялся. Он не боялся бы ее и теперь, если бы его, как и всех артистов, не мучила мысль о том, что у него не хватит времени, чтобы закончить то, что он должен совершить. Сколько еще симфоний, опер могло бы родиться, если бы в тридцать пять лет он не оказался истерзан разочарованиями, печалью и лишениями?.. Смерть, писал он когда-то отцу, это наш доброжелательный и состраждущий друг. Сегодня, когда смерть сидит у его порога, он видит в ней непобедимого врага, который одним жестом разрушает все надежды и чаяния человека.