Наталья Кончаловская - Волшебство и трудолюбие

Академик Шамсон не раз бывал в Советском Союзе, он дружил с Алексеем Толстым, с Эренбургом, с Фадеевым, и я чувствую, что для него все происходящее дорого и, несмотря на некоторую традиционную напыщенность его слов, в голосе его звенит какая-то струна подлинного чувства и суховатое лицо светится мягкой и доброй улыбкой.

— И все-таки, хоть никто из нас не знает русского языка, нам бы всем хотелось услышать, как звучит наш Мистраль по-русски, — говорит Шамсон. — Не могли бы вы прочесть нам несколько строф из поэмы? — Он протягивает мне рукопись.

Я раскрываю ее и начинаю читать по-русски стихи Мистраля. Зал замирает от любопытства и удивления. Строчки Мистраля, которые на русском языке точно воспроизводят ритм и музыку стиха, сейчас звучат в этих стенах, которые слышали самого Мистраля, отдававшего этому музею свои лучшие побуждения, гордившегося им, как своим детищем. Я смотрю на лица арлезианцев — они узнают в русской речи строчки поэмы, которую знают наизусть со школьной скамьи, и это заставляет их улыбаться и одобрительно кивать мне в такт ритму стихов. Я заканчиваю чтение под взрыв аплодисментов. После меня слово берет высокий худой брюнет, это господин Перайон, советник по делам культуры при муниципалитете.

— Ваше присутствие здесь, мадам, и ваш драгоценный подарок, который вы сделали нашему городу, — это одна из тех попыток, о которых говорил советский поэт Маяковский и которые помогают созданию того необходимого взаимопонимания между народами, чтобы давние наши мечты о братстве стали явью, — говорит Перайон. — И мы горячо желаем, чтобы это событие в музее было началом широкого культурного общения между вашей страной и нашим городом.

Заканчивает приветствие Перайон и преподносит мне большую бронзовую медаль к 2000-летнему юбилею города Арля, и тут встает из первого ряда «королева Прованса» Мариам Ионнэ. Шурша длинным платьем из бледно-зеленого муара, она подходит к столу президиума и подносит мне огромный букет пунцовых роз. От белопенной кружевной накидки ее и белой наколки на прелестной головке исходит какое-то сияние. Смуглое лицо улыбается, и мне кажется, что я вижу ту самую Мирей, с которой я провела вместе столько одиноких зимних вечеров среди заснеженных сосен Николиной Горы.

Громадных два тома провансальского французского словаря, составленного Мистралем, передает мне в подарок академик Шамсон. Это редчайшее издание, в нем восстановлена вся жизнь провансальского языка. Каждое слово имеет свою историю, своих собратьев на латинском или греческом, на арабском или древнееврейском, на испанском или итальянском языках. Издание иллюстрировано множеством фотографий Мистраля, от самого детства, через всю жизнь до снимков с памятников поэту, воздвигнутых ему во всех городах Прованса. Я принимаю эти два тома, которые едва можно поднять. Церемония закончена. И вот уже присутствующие идут осматривать музей.

Снова вижу моего любимого бычка у входа на лестницу, он глядит на меня своими устрашающими глазами и грозит мне полумесяцем рогов. Снова перехожу от витрины к витрине, разглядывая старинные предметы быта провансальцев. Рядом со мной высокая седая красавица, мадам Анжель Берне. Мы стоим у витрины с образцами наколок и накидок.

— Вот, посмотрите, мадам, здесь витрина традиционных причесок. В Провансе наколка на голове и накидка на плечах — это национальное украшение, и в Арле отмечался каждый год «Праздник девиц», когда девушкам впервые надевали на плечи накидку, а на волосы наколку. При этой церемонии выдавался специально отпечатанный диплом с рисунком, изображающим девицу, на которую старшая женщина перед зеркалом прикалывает накидку. Эти дипломы со стихами Мистраля подписывал сам поэт на память о событии. И как реликвия диплом хранился вместе с метрикой, дипломом об образовании и брачным свидетельством…

Я рассматриваю образцы накидок с вышивками и тончайшими плоеными рюшками, украшающими вставку на груди. Тут же лежат ленты из крупных соломин, продернутых нитями.

— А это что такое? — спрашиваю я у Анжель Верно.

— Это соломенные формы, на которые накладывали в старину накрахмаленные рюшки, чтобы придать им плоеную форму. На соломинках складочки высыхали и держались до новой стирки.

И я дивлюсь этому терпению и тщательности ручной работы ради красоты и изящества традиционного костюма. Мы идем по тридцати трем залам музея, и перед глазами встает большое прошлое этой маленькой прекрасной земли.

В зале Мистраля, где на витринах под стеклом лежат его рукописи, варианты поэмы «Мирей», переводы его произведений, Андре Шамсон обращается ко мне:

— Вот здесь, мадам, будет приготовлена специальная витрина для вашего манускрипта, где его поместят так, чтобы он был виден во всей красоте вышивки, сделанной вашими руками.

Наверное, мое лицо изобразило такое ликование, что Шамсон улыбнулся:

— Да, да, мадам, именно так и будет… А теперь разрешите пригласить вас и ваших друзей из советского посольства на торжественный завтрак в честь сегодняшней встречи.

За столом в лучшем ресторане Арля, накрытом на тридцать пять персон, было удивительно весело и просто. Я заметила, что провансальцы не любят застольных речей, все заняты едой, винами, все оживленно беседуют, все чувствуют себя свободно, переговариваются с сидящими на другом конце стола.

Я сидела между академиком и каким-то старым депутатом, который так развеселился, что почувствовал себя чуть ли не моим родственником.

— Послушайте, Наташа, мы же с вами теперь дружки! Nous sommes des copains! Вы же теперь наш «кореш»! — И он смеялся до слез, радуясь, что пожилую советскую особу, так торжественно принимаемую академиками, можно запросто называть Наташей, а между прочим, за столом уже все называли меня так, — может быть, просто потому, что не сразу запоминается моя сложная для их произношения фамилия.

Когда завтрак кончился и все встали из-за стола, ко мне подошел громадного роста гардиан, который сидел за завтраком рядом с Жюльеттой. Он был в бархатном черном пиджаке, узких ковбойских брюках в клеточку, в одной руке он держал сомбреро, а в другой книжку.

— Мадам Наташа, — начал он, — разрешите мне преподнести вам произведение нашего лучшего после Мистраля поэта — Жозефа д’Арбо. Это гордость наша, он воспевает наши обычаи, нашу жизнь, наши предания… Через три года будет большой праздник пастухов — тысячелетний юбилей нашей пастушеской ассоциации. Будут традиционные скачки, феррады… И нам бы хотелось видеть вас почетной гостьей. Мы просим вас перевести этот небольшой роман. Это блестящее произведение…