Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

— Будет, сирота! — строго произнес Фаддей Фаддеич. — Что я сказал?

Песенка из детской передачи о знаменитых капитанах все звучала над вечерним рейдом, когда вельбот отвалил от борта «Профессора Угрюмова».

Мотор заурчал угрюмо. Вельбот нехотя набирал ход.

С борта судна махали Эдуард Львович и все остальные казанские сироты.

И вдруг, нарушая все портовые законы, заглушая детскую передачу, могуче заревел гудок «Профессора Угрюмова». Сироты отдавали своему капитану прощальный салют.

— Прекратите хулиганить! — погрозил Фаддей Фаддеич с удаляющегося вельбота кулаком и поднял воротник пальто, защищаясь от брызг.

На пожухлых растениях судового огорода лежал снег.

Посреди своего любимого детища стоял боцман Загоруйкин. Он был в валенках и ушанке, но почему-то в майке.

Загоруйкин смотрел вдаль. Там от горизонта до зенита полосы туч и полосы чистого неба чередовались. Темно-фиолетовые, мрачные, северные тучи лежали на самом горизонте, но над ними светилась ярко-оранжевая полоса расцветающего неба.

Вероятно, мрачноватая красота родных морей заставила боцмана вспомнить отчий дом. И из него вывалилось следующее четверостишие:

Третий помощник Петя Ниточкин поеживался в рубке. Он был в форменной куртке и фуражке.

Капитан Саг-Сагайло стоял у правого окна в меховом реглане. Окно было опущено.

Ледяное сало временами шуршало за бортами «Профессора Угрюмова».

Сагайло высунулся в открытое окно, осмотрел горизонт в бинокль, потом сказал:

— Серьезного льда еще не видно, Петр Иванович… Как вы себя чувствуете на ходовой вахте во льду?

— Пока — бездельником, — сказал Петя. — Не могу придумать себе дела.

— Смотрите внимательно вперед, Петр Иванович, — сейчас это главное. — Саг-Сагайло похлопал себя по карманам. — Я спущусь за табаком.

— Есть, — сказал Ниточкин.

Капитан вышел, Ниточкин занял его место. В окно дуло.

— Петр Иванович, — сказал рулевой матрос Цыган. — Чего вы пижоните? Надели бы ватник. Или с формой не хочется расставаться?

Цыган попал в точку, и потому Петя нахмурил брови и сказал похожим на Эдуарда Львовича голосом:

— Вы, вероятно, проводили много времени в женском обществе и усвоили там скверную привычку серьезно разговаривать о пустяках. Точнее на курсе!

— Есть точнее на курсе!

Петя прошелся по рубке и закрыл окно.

Эдуард Львович вернулся не один. Он пропустил вперед себя в двери Татьяну Васильевну. Она была в прелестной шубке.

Капитан зашагал к своему окну широкими, решительными шагами. В зубах он держал мефистофельскую трубку и говорил, попыхивая ею:

— Ну, белых медведей еще не видно, а льды мы вам сейчас покажем, Татьяна Васильевна!..

Сказав это, Саг-Сагайло с полного хода высунулся в закрытое Петей окно. То есть высунуться-то ему, естественно, не удалось.

Сагайло только воткнулся в стекло-сталинит лбом и трубкой.

Из Мефистофеля ударил столб искр, как из паровоза дореволюционной постройки.

Третий помощник и рулевой остолбенели. Татьяна Васильевна закрыла руками лицо. И в гробовой тишине противно скрипел за бортами лед.

— Петр Иванович, это вы окно закрыли? Разве я вас об этом просил? — негромко сказал Саг-Сагайло, но в этой негромкости явственно прозвучала нотка едва сдерживаемого раздражения.

Вокруг головы Саг-Сагайлы вдруг возникло в полумраке рубки как бы сияние, такое, как на древних иконах.

— Пахнет паленым! — четко доложил Цыган.

— Эдуард Львович! — трясущимся голосом сказал Ниточкин. — Простите, но вы, кажется, горите! Разрешите… вот сигнальный флаг… я наброшу на вас?

— Отставить! — с некоторым раздражением сказал Саг-Сагайло и побрызгал на себя водой из графина. — На судах морского флота запрещена самодеятельность подобного рода, Петр Иванович!

Татьяна Васильевна наконец решилась подойти к Эдуарду Львовичу.

— Боже, да у вас ожог третьей степени! — ахнула она. — Надо промыть марганцовкой…

— Глупости, — сказал Саг-Сагайло.

— Это может закончиться очень плохо, — думая о чем-то своем, подспудном, прошептала Татьяна Васильевна.

— Ерунда, — успокоил ее Эдуард Львович. — До свадьбы заживет.

И они ушли.

А в рубке осталась на некоторое время тягостная тишина, и в этой тягостной тишине тягостно постанывал за бортом лед.

Трубка капитана продолжала валяться на палубе. Петя машинально поднял ее и слабо чертыхнулся. Смертельная тоска была в его глазах. Мефистофель жутко ухмылялся Пете с фасада трубки.

Татьяна Васильевна смачивала ожог третьей степени марганцовкой.

— Первый раз я видела сегодня вас в предстрессовом состоянии, а позади уже вся планета, — сказала доктор.

— Помощники, пожалуй, разболтались, — сказал Саг-Сагайло задумчиво. — Ремешок к биноклю не могут прикрепить, а? И трубку больше курить на всякий случай не буду. На сигареты перейду, — неловко пошутил он.

— Именно третий помощник вызывает у вас опасение? — засмеялась Татьяна Васильевна. — Он бутылку с валерьянкой не возвращает, как стал вашим помощником. У себя в каюте держит.

— Ничего. Я после первой самостоятельной вахты за обедом капитана щами облил — так руки дрожали, — сказал Саг-Сагайло. — Благодарю за медицину. И за информацию. Не беспокойтесь. Чем больше лет мы плаваем, тем лучше умеем держать себя в руках.

— Я в этом не уверена. Одну минутку. Вот взгляните. Это розенцвейговская картинка…

Эдуард Львович смотрел на влюбленного, к которому опаздывала на свидание невеста, отсутствующим взглядом. Капитан весь превратился в слух — ему показалось, что удары судна о лед стали сильнее.

— Что вы сделаете на месте влюбленного?

— Во всяком случае, не буду переводить свои часы назад, как делают некоторые, — машинально пробормотал Саг и торопливо вышел.

Была глухая ночь.

Профессор спал, уронив голову на стол в рукопись. Вокруг вздымались горы анкетных листков, книг и картинок Розенцвейга. Огромный глобус — старинный, в обручах меридианов, — охранял его покой. Но не сохранил — зазвенел телефон.

— Прймите «молнию»! «ПОСЛЕ ИЗМЕНЕНИЯ ПОГОДНЫХ УСЛОВИЙ В КОЛОНИИ МИКРОБОВ БЫСТРО РАСТЕТ КОНФЛИКТНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ СЧИТАЮ ПОЛОЖЕНИЕ ОПАСНЫМ НЕОБХОДИМО ПРЕКРАТЬ ПЕРАСПЕРУАСТРА ДОКТОР».

— Наконец-то! — заорал профессор, швырнул трубку на рычаг и в восторге крутанул глобус. Планета стремительно и скрипуче завертелась под могучей рукой. — Я тебе дам «прекратить»! Втюрилась в кого-нибудь или с ума сошла девчонка!..