Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Но ведь Колчака уже нет!

Для меня это было полным сюрпризом. Значит, сведения Осван об успехах сибирского фронта, о том, что наши разъезды у Нарвских ворот, – все это было запоздалой информацией!

– Все это было, а теперь все покатилось назад. Остались одни мы. А относительно вас я послал представление Деникину о вашем производстве в генерал-лейтенанты.

Молодые офицеры в штабе разъяснили мне все. Прикрываясь, красным удалось сформировать ряд дисциплинарных дивизий и восстановить порядок в тылу. Теперь, ликвидировав северный фронт, отбившись от сибиряков и от Юденича, они смогли все бросить на нас. А пока… Будем веселиться и радоваться, как многие, только что вернувшиеся на просмоленную сковороду.

Город был забит тылами. Мне удалось найти маленькую комнату в хорошей квартире в еврейской семье. Там моему появлению были очень рады.

– Вы знаете, господин генерал! Чего мы только не повидали… Каждый день ходят мимо с криками «Бей жидов, спасай Россию». Явились к нам. Один солдат положил на стол ручную гранату.

– Кладите сюда все золото, что есть, – сказал другой.

– А ложки и серебро? – спрашивала Роза. Она совсем спятила от страха.

– И серебро, какое есть! – отвечал третий.

– А ведь мы спасали от красных офицеров!

Это была правда. У них скрывался мой капитан Колыванов. Он и нашел мне эту квартиру.

Сказать правду, мне было у них удивительно хорошо. За обедом и отец, и мать, и обе дочери все время объяснялись мне в любви. Не знали, чем угодить даже…

Когда я исчезал, по возвращении находил обеих фей у меня в комнате за работой: мыли пол, меняли гардины, смахивали пыль со стола. Раз мы со всем штабом взяли билеты и пошли в театр имени Кеннеди, который уже осенью стал русский. Я вернулся поздно ночью. Со страхом и трепетом стучу в дверь. Сразу же слышу чьи-то легкие шажки, отворяет Роза.

– А я вам оставила ужин. – Бедняжка ждала меня до часу ночи, накормила до отвала и счастливая побежала к матери.

Не успел я улечься, как затрещал телефон.

– Приехала ваша тетя вместе с Лидой Давыдовой, – говорит мне Дивов, адъютант Кутепова. – Вы пойдете встретить ее?

Теперь уж мы прямо загуляли. Можно было думать, что кончилась война.

Как военнослужащий, накануне и в разгаре войны я не мог выступать в печати иначе, как в исключительных случаях. Официально назначенный руководить переселением русских, в деликатных условиях местной политической игры я был вынужден к величайшей осторожности даже в выражениях, чтоб не погубить дело в зародыше. Все это прекрасно знали заинтересованные лица.

Вызванный мною к жизни в Париже Комитет под председательством донского атамана А. П. Богаевского, при участии моего брата[188] и парагвайского консула Ла Пьера, уступил место коммерческим организациям, так как консулу был дан соответствующий приказ вследствие перенесения центра переселения в Варшаву, откуда эмигранты посылались польским «Буро» на спекулятивных условиях, закрепощенные по заключенному здесь контракту[189].

Насильственная остановка дела в Париже вызвала катастрофу бывшего главной пружиной переселения Н. С. Горбачева, которого непосредственное обращение к министру иностранных дел в первый год войны и вынудило последнего поручить мне дело русского переселения. Горбачев мгновенно погрузился в долги, и лишь решительное вмешательство оставшихся со смертью генерала Богаевского членов Комитета сумело ликвидировать их. Но яростная полемика, избравшая его своей жертвой, не оставила его в покое и в дальнейшем, и сотни тысяч русских читателей «Последних новостей» и пр. литературы, поддержанные авторитетом исключительной по составу комиссии – Секретаря Нансеновского комитета Стогова и Аксентьева, задержавшихся во Франции, всецело обязаны им всеми теми ужасами, которые «неожиданно» появились[190]. Но памятником самоотверженного дела здесь остались тысячи русских интеллигентов, частью устроившихся в Парагвае или рассыпавшихся по Аргентине, Уругваю и Бразилии, и 20 тысяч крестьян, нашедших здесь спасение от польского ига, не считая тысяч других, застрявших в иных краях. Поля пшеницы, хлопчатника, мака, льна, изобилие домашней худобы и сотни русских домов и хуторов свидетельствуют, что их тяжелый труд не остался [напрасным], и от этих людей я не слышал иного слова, кроме слов искреннего привета и благодарности. Эти простые русские слова заставляют меня забывать и до сих пор все пережитые лишения и труды.

Библейские сказания поминают праотца Ноя, в семи душах своей семьи спасшего человечество от потопа. Еще более бескорыстный и великодушный в индейских преданиях, он спасает со второй женою своею погибавших в волнах младенцев. Ясно предвидя будущее, я сделал все, чтоб открыть путь к спасению всем русским, не делая различий ни для семитов, ни для сынов Хама… И если спасены только тысячи и десятки тысяч, а не миллионы, кто вправе обвинить меня в неудаче?! И тогда пускай упрекнут меня те, кто сами, бескорыстно служа другим, сделали дело лучше меня и исполнили свой долг перед Матерью Россией за дедовскую кровь, текущую в их жилах, за материнские заботы, давшие им воспитание, за Царскую науку, сделавшую их полезными даже в чужих краях, за честь сражения под ее знаменами, за честь водить на смерть ее чудо-богатырей. А те, кто понял всю славную, но тяжелую трагедию сына своей Родины, пусть простят меня, что в последний час, под гром орудий, бомбардирующих Париж, заговорил, наконец, Парагвайский Сфинкс.

Парагвай, самое сердце Латинской Америки. Мы переплываем одноименную реку Парагвай на военном катере в сопровождении местного сенатора Мигеля Сагиера и почетного консула России в Парагвае Игоря Анатольевича Флейшера-Шевелева. Еще мгновение, и мы ступаем ногами на землю, где установлен необычный памятник Ивану Тимофеевичу Беляеву – царскому генералу, национальному герою Республики Парагвай, младшему брату моего прапрадеда.

Что в этом памятнике необычного? Бюст генерала Беляева установлен на пирамидальных сваях, так как с начала 70-х годов ХХ века река Парагвай имеет обыкновение выходить из берегов, заливая этот участок земли. Памятник установлен на земле, которая носит название Чако. В переводе с индейского языка гуарани Чако значит «охотное поле». Это территория размером с четверть Франции. Населена преимущественно индейцами из-за трудных условий проживания. Именно из-за нее в далекие 1932–1935 годы здесь развернулась самая кровавая на Южно-Американском континенте война в ХХ веке – между Парагваем и Боливией. Как суверенное государство Парагвай давно бы уже перестал существовать, если бы не… русские офицеры, которых Иван Тимофеевич призвал сюда для реализации «Русского очага». Наблюдая падение нравов в братоубийственной Гражданской войне, он хотел создать общество русских людей, которые должны были бы сохранить в себе русскость для будущих поколений. Вот что писал сам автор мемуаров об этом: «Я мечтаю об одном. В море продажного разврата и растления я надеюсь найти горсть героев, способных сохранить и возрастить те качества, которыми создалась и стояла Русь. Я верю, что эта закваска сохранит в себе здоровые начала для будущего».