Братья Швальнеры - Край спелого боярышника. Нерассказанная история России, ХХ век (в лицах)
Помощь проекту
Край спелого боярышника. Нерассказанная история России, ХХ век (в лицах) читать книгу онлайн
Великий В. В. Набоков напишет после стихотворение знаменитое «Ялтинский мол» – название это станет нарицательным именем жестокости большевиков на долгие годы…
«В ту ночь приснилось мне, что я на дне морском…
Мне был отраден мрак безмолвный;
Бродил я ощупью, и волны,
И солнце, и земля казались дальним сном.
Я глубиной желал упиться
И в сумраке навек забыться,
Чтоб вечность обмануть. Вдруг побелел песок,
И я заметил, негодуя,
Что понемногу вверх иду я,
И понял я тогда, что берег недалёк.
Хотелось мне назад вернуться,
Закрыть глаза и захлебнуться;
На дно покатое хотелось мне упасть
И медленно скользить обратно
В глухую мглу, но непонятно
Меня влекла вперёд неведомая власть.
И вот вода светлее стала,
Поголубела, замерцала…
Остановился я: послышался мне гул;
Он поднимался из-за края
Широкой ямы; замирая,
Я к ней приблизился, и голову нагнул,
И вдруг сорвался… Миг ужасный!
Стоял я пред толпой неясной:
Я видел: двигались в мерцающих лучах
Полу-скелеты, полу-люди,
У них просвечивали груди,
И плоть лохмотьями висела на костях,
То мертвецы по виду были
И все ж ходили, говорили,
И все же тайная в них жизнь еще была.
Они о чем-то совещались,
И то кричали, то шептались:
Гром падающих скал, хруст битого стекла…
Я изумлен был несказанно.
Вдруг вышел из толпы туманной
И подошел ко мне один из мертвецов.
Вопрос я задал боязливый,
Он поклонился молчаливо,
И в этот миг затих шум странных голосов…
«Мы судим…» – он сказал сурово.
«Мы судим…» – повторил он снова,
И подхватили все, суставами звеня:
«Мы многих судим, строго судим,
Мы ничего не позабудем!»
«Но где ж преступники?» – спросил я.
На меня взглянул мертвец и усмехнулся,
Потом к собратьям обернулся
И поднял с трепетом костлявый палец ввысь.
И точно сучья в темной чаще,
Грозой взметенные летящей, —
Все руки черныя и четкия взвились,
И, угрожая, задрожали,
И с резким лязгом вновь упали…
Тогда воскликнул он: «Преступники – вон там,
На берегу страны любимой,
По воле их на дно сошли мы
В кровавом зареве, разлитом по волнам.
Но здесь мы судим, строго судим
И ничего не позабудем…
Итак, друзья, итак, что скажете в ответ,
Как мните вы, виновны?»
И стоглагольный, жуткий, ровный,
В ответ пронесся гул: «Им оправданья нет!»
Чтобы не описывать эту мерзость дальше, позвольте привести еще одно стихотворение не менее великого Максимилиана Волошина. Оно называется «Терминология».
«Брали на мушку», «ставили к стенке»,
«Списывали в расход» —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
«Хлопнуть», «угробить», «отправить на шлёпку»,
«К Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трёпку.
Правду выпытывали из-под ногтей,
В шею вставляли фугасы,
«Шили погоны», «кроили лампасы»,
«Делали однорогих чертей».
Сколько понадобилось лжи
В эти проклятые годы,
Чтоб разъярить и поднять на ножи
Армии, классы, народы.
Всем нам стоять на последней черте,
Всем нам валяться на вшивой подстилке,
Всем быть распластанным с пулей в затылке
И со штыком в животе.
А теперь – в завершение – коротко о деятелях красного террора. Вот что вспоминает академик А. Дородницын о тех временах: «…как это не странно, но ни разу не было, чтобы комиссаром тех красноармейцев был русский, не говоря уже об украинце. Откуда я знаю о национальной принадлежности комиссаров? Мой отец был врач. Поэтому командование всех проходивших воинских соединений всегда останавливалось у нас. Наше село находилось недалеко от Киева, и до нас доходили слухи о том, что творила Киевская ЧК. Даже детей в селе пугали именем местного чекиста Блувштейна. Когда Киев и наше село заняли деникинцы, отец отправился в Киев раздобыть лекарств для больницы. Завалы трупов – жертв ЧК – ещё не были разобраны, и отец их видел своими глазами».
В книге Эрде «Горький и революция» (1922 года, Берлин) приводятся такие слова из обращения Горького к большевистскому правительству (по поводу того, что убийствами, пытками, осквернением святынь занимаются евреи):
– Неужели у большевиков нет возможности найти для этих, в общем-то «правильных» дел русских же и делать всё это русскими руками. Ведь русские, – сообщает он с тревогой, – злопамятны. Они будут помнить о еврейских преступлениях веками.
А также, что в своих «Записках» сын литературного приятеля Горького – Н. Г. Михайловского – поминает о разговоре с молодой чекисткою:
«…эта девятнадцатилетняя еврейка, которая всё устроила, с откровенностью объяснила, почему все чрезвычайки находятся в руках евреев.
«Эти русские – мягкотелые славяне и постоянно говорят о прекращении террора и чрезвычаек», – говорила она мне: «Если только их допустить в чрезвычайки на видные посты, то всё рухнет, начнётся мягкотелость, славянское разгильдяйство и от террора ничего не останется. Мы, евреи, не дадим пощады и знаем: как только прекратится террор, от коммунизма и коммунистов никакого следа не останется. Вот почему мы допускаем русских, на какие угодно места, только не в чрезвычайку…»
При всём моральном отвращении… я не мог с ней не согласиться, что не только русские девушки, но и русские мужчины – военные не смогли бы сравниться с нею в её кровавом ремесле. Еврейская, вернее, общесемитская ассировавилонская жестокость была стержнем советского террора…»27
Один из чекистов того времени сообщил Особой следственной комиссии белогвардейцев на юге России о принципах комплектования киевской чрезвычайки: «по национальностям можно смело говорить о преимуществе над всеми другими евреев». Важный факт, который и откроет наш следующий узел…
Узел четвертый. Евреи
Не только головы наши герои отрезали, но и руководили государством. А что? Власть же народная! Мы увидели уже, что сам Ленин был не способен что-либо строить, все его работы и деятельность говорят только о разрушении. Потому пригодились и строители, пусть малоопытные. Кто же они были такие?
Троцкий. Он же Лейба Абрамович Бронштейн. Исконно русский. Второй человек в партии и государстве. Занимал в разное время все ключевые посты в партии и государстве – наркома иностранных дел, наркомвоенмора (главная заслуга на этом посту – создание РККА), председателя Реввоенсовета. Руки в крови чуть выше локтя. Был реальным претендентом на власть после смерти Ленина. В 1922 году в составе РКП (б) сложилась ситуация, при которой Зиновьев и Каменев, лицезрея авторитет Троцкого среди народных и партийных масс и страстно желая власти, делают ставку на менее политически опытного и грамотного Сталина в надежде в дальнейшем отстранить его и управлять страной по праву регентства. Происходит раскол, приводящий к 1927 году к лишению Троцкого всех постов и к 1929 – высылке из страны. Жил в эмиграции, но постоянно кусал Сталина в печати, чем вызывал периодические приступы гнева. Опасаясь в преддверии войны использования врагами Троцкого как стяга борьбы против сталинизма, Иосиф Виссарионович заказал его убийство. Убит ударом ледоруба по голове в 1940 году в Мексике.
Зиновьев. Он же Герш Аронович Радомысльский. Исконно русский. Руководитель Ленинградского горкома КПСС. Во время Гражданской войны и после неё, Зиновьев, будучи «революционным диктатором» Петрограда с неограниченными полномочиями, выступал как главный организатор политики «красного террора» против петроградской интеллигенции и бывшего дворянства, вплоть до полного физического уничтожения «эксплуататорских классов». Среди интеллигенции, Зиновьев получил презрительную кличку «Гришка Третий» (после Григория Отрепьева и Григория Распутина). В частности, по постановлению Петроградского Совета в 1921 г. были расстреляны участники так называемого «заговора Таганцева», в том числе поэт Николай Гумилёв. В действительности, дело о заговоре было полностью сфальсифицировано органами Петроградской ЧК. В 1922 вместе с Каменевым и Сталиным образовал коалицию против Троцкого, не желая прихода к власти последнего (откуда такая нелюбовь к землякам, непонятно?). В 1934 году арестован и до 1936 года содержался в изоляторе, где успел перевести на русский язык «Майн Кампф» и стал писать Сталину письма униженно – пошлого содержания, например: «В моей душе горит желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Вас и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение…»28 Несмотря на столь рьяные и униженные мольбы о пощаде, был расстрелян 26 августа 1936 года (об этих расстрелах подробно мы будем говорить в следующей главе).
