Виктор Франкл - Воспоминания

На нашем литературном портале можно бесплатно читать книгу Виктор Франкл - Воспоминания, Виктор Франкл . Жанр: Биографии и Мемуары. Онлайн библиотека дает возможность прочитать весь текст и даже без регистрации и СМС подтверждения на нашем литературном портале fplib.ru.
Виктор Франкл - Воспоминания
Название: Воспоминания
Издательство: -
ISBN: -
Год: -
Дата добавления: 13 декабрь 2018
Количество просмотров: 269
Читать онлайн

Помощь проекту

Воспоминания читать книгу онлайн

Воспоминания - читать бесплатно онлайн , автор Виктор Франкл
1 ... 11 12 13 14 15 ... 19 ВПЕРЕД

Освенцим

Я никогда прежде не писал о том, что произошло во время первого нашего разделения на вокзале Освенцима. Была одна важная подробность, но до сих пор я не писал об этом именно потому, что и поныне я не вполне уверен, не плод ли это самовнушения.

Вот что произошло: доктор Менгеле ухватил меня за плечи и развернул не направо, к тем, кто оставался пока в живых, а налево, то есть в сторону обреченных на газовую камеру. Но поскольку среди тех, кого направили в ту сторону непосредственно передо мной, я не заприметил никого знакомого и видел, как двоим молодым коллегам указали направо, я прошел за спиной доктора Менгеле и в итоге свернул направо. Одному Богу известно, откуда во мне взялась такая решимость.

И еще одну подробность я раньше не упоминал в публикациях на немецком языке. Вместо моего безупречного наряда мне выдали старый, заношенный и разодранный сюртук, очевидно, принадлежавший отправленному в газовую камеру. В кармане обнаружилась вырванная из молитвенника страница с главной еврейской молитвой — «Внемли, Израиль». В американском издании я написал об этом и закончил вопросом: мог ли я принять это «совпадение» иначе как указание жить в соответствии с тем, о чем я писал? С того момента страница из молитвенника всегда оставалась при мне, спрятанная, как прежде была спрятана пропавшая в тот момент рукопись. И я с удовольствием вспоминаю о том, как мне удалось спасти запись с кратким содержанием книги и по ней восстановить потом весь текст — а страница из молитвенника таинственным образом исчезла как раз в день моего освобождения.

Я упомянул земляка-гангстера. В Освенциме он сделался капо[66] — многие уголовники заняли такие должности. В лагере произошел следующий эпизод: я выходил последним в группе из ста человек, направленных на транспортировку. Вдруг мой гангстер бросается на какого-то заключенного, колотит его, пинками загоняет в нашу группу, а меня оттуда вытаскивает. Он осыпал несчастного бранью, прикидываясь, будто тот схитрил и втолкнул меня на свое место. Пока я сообразил, что происходит, сотня обреченных уже скрылась из виду. Этот бандит, мой спаситель, прослышал, что группа направляется то ли в газовую камеру, то ли в лагерь смерти. Я понимаю, что обязан жизнью, среди прочих, и ему.

Позднее, в лагере Кауферинг III, мне спас жизнь Беншер из Мюнхена (после войны он стал киноактером). Я отдал ему сигареты в обмен на пустой, зато пахнувший солониной суп. Пока я хлебал этот суп, Беншер читал мне мораль: требовал, чтобы я вышел из пессимистического настроения. И верно: такое настроение, как я не раз наблюдал у других заключенных, неизменно приводило к отречению от себя и — рано или поздно — к смерти.

В Тюркхайме я заболел сыпным тифом и чуть не умер. Все время думал о том, что моя книга так и не будет опубликована, а потом все же смирился с судьбой: что же это за жизнь, сказал я себе, если весь ее смысл сводится к вопросу, успел я издать книгу или нет. Когда Авраам решился принести в жертву сына, единственное свое дитя, явился агнец. Я должен был внутренне решиться пожертвовать своим духовным дитятей, книгой «Доктор и душа», согласиться с тем, что ей не суждено увидеть свет, — только при таком условии я буду признан достойным.

Когда я оправился от тифа, ночью появились странные нарушения дыхания, выражавшиеся в болевом синдроме. Я здорово испугался и ночью же отправился на поиски главного врача лагеря, моего коллеги из Венгрии доктора Раца (он также был заключенным и находился в другом бараке). Не забыть тот жуткий страх, с каким я в глухой тьме преодолевал расстояние между нашими бараками — каких-то сто метров. Покидать ночью барак категорически запрещалось. В любой момент часовой на вышке мог заметить движение и разрядить в меня автомат. Приходилось выбирать между двумя видами смерти: задохнуться или быть застреленным.

У меня никогда не было кошмаров о выпускных экзаменах, но концлагерь и поныне возвращается в моих снах. Видимо, концлагерь стал для меня подлинным экзаменом на аттестат зрелости. И ведь не было необходимости отправляться туда, я мог избежать всего этого, вовремя эмигрировав в Америку. В Америке я бы развивал логотерапию, завершил главный труд своей жизни, выполнил свою жизненную задачу, — но я этого не сделал. И угодил в Освенцим. То был критический эксперимент: чисто человеческая, древнейшая способность дистанцироваться от себя и выходить за пределы себя[67], о которой я столько рассуждал в годы, предшествовавшие интернированию, в лагере была полностью верифицирована и подтверждена. Эмпирический опыт в самом широком смысле слова засвидетельствовал — воспользуюсь американским психологическим термином — survival value («ценность для выживания») «воли к смыслу», как я это называю, и даже трансцендентного переживания, выхода за пределы человеческого существования к тому, что уже не является им. При прочих равных выжить удавалось тем, кто ориентировался на будущее, на смысл, осуществление которого ожидалось впереди. Нардини и Лифтон[68] (первый — армейский американский психиатр, второй — из военно-воздушных сил) подтвердили это наблюдениями в японском и северокорейском лагерях военнопленных соответственно.

Что касается меня лично, я убежден, что выжил отчасти и благодаря твердому намерению восстановить утраченную рукопись. Я начал это делать во время болезни, стараясь не заснуть ночью (я опасался сосудистого коллапса). На сорокалетие товарищ подарил мне огрызок карандаша и несколько эсэсовских формуляров; на их обороте я начал, в лихорадке, с высокой температурой, делать стенографические пометки, по которым я надеялся восстановить текст «Доктора и души».

Эти заметки действительно очень пригодились мне впоследствии, когда я осуществил задуманное и подготовил второй вариант своей первой книги, обогащенный примерами из пограничной ситуации Освенцима, которые вполне подтвердили мою теорию. Дополнительная глава о психологии концлагеря была подготовлена еще там, на месте.

Как это происходило, в особенности как происходило отстранение от себя, я сообщил Первому международному конгрессу по психотерапии в Лейдене (Голландия): «Я вновь и вновь пытался дистанцироваться от окружавшего меня со всех сторон страдания и с этой целью старался его объективировать. Помню, как однажды утром нас строем вели из лагеря и я уже не мог терпеть голод, холод, боль в распухших от голода и потом влезавших только в открытую обувь ступнях — они были отморожены и гноились. Ситуация казалась мне безнадежной и безутешной. И тут я представил, будто стою за кафедрой в просторном, красивом, теплом и светлом лекционном зале, собираюсь прочесть множеству заинтересованных слушателей доклад под названием „Психотерапевтический опыт в концлагере“ (именно под таким названием я и прочел доклад на конгрессе) и говорю в первую очередь о том, что довелось пережить мне лично. Поверьте, дамы и господа, в тот момент я едва ли мог надеяться, что мне в самом деле повезет однажды явиться перед вами с подобным докладом».

За три года сменилось четыре концлагеря — я побывал в Терезиенштадте, Освенциме, Кауферинге III и Тюркхайме. Я выжил, а о моей семье, за исключением одной лишь сестры, остается сказать словами Рильке: «Господь всем дал собственную смерть»[69]. Отец умер в лагере Терезиенштадта у меня на руках, мать отправили в Освенцим, в газовую камеру, мой брат, как мне сообщили, погиб в филиале Освенцима на горных работах.

Некоторое время назад моя старая знакомая Эрна Фельмайер прислала мне стихотворение, которое я написал в 1946 году на обороте рецепта и оставил ей на память. Оно выражало мое настроение в ту пору:

Как тяжело гнетет меня, родные
покойники, — мой долг беспрекословный
жить ради вас, мне ваши дни видны и
смерть страшная, пока не обнаружу,
что в каждом дереве цветущем —
друг мой
умерший, и кивает мне ветвями,
пока я не услышу в песне птицы
такой знакомый голос наяву —
он хочет мне «привет» сказать —
нет, больше:
что он прощает мне, что я живу.

Когда мэр Остина, столицы Техаса, объявил меня почетным гражданином этого города, я возразил: «Неправильно делать меня почетным гражданином Остина — уместнее было бы, если бы я провозгласил вас почетным логотерапевтом, ведь молодые граждане Техаса, в том числе непосредственно из Остина, рисковали своими жизнями и даже погибали, чтобы освободить меня и многих других заключенных концлагеря Тюркхайм (туда действительно вошли преимущественно техасские отряды!), а иначе в 1945 году не осталось бы в живых Виктора Франкла и не было бы теперь логотерапии». Мэр выслушал меня со слезами на глазах[70].

1 ... 11 12 13 14 15 ... 19 ВПЕРЕД
Комментариев (0)
×