Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили

В воскресенье, 25 марта 1968 года, в 16 часов, в больнице уже все готово к операции. Стал собираться консилиум, но не было анестезиолога. Машина, поехавшая за анестезиологом, где-то провалилась в яму и застряла. Гарик за рулём. Я с ним полураздетая, завёрнутая в плед, помчались за анестизиологом. Гарик что-то нарушил. Свисток. Его остановило ГАИ. Я сорвалась с места, бегу к милиционеру: «Поймите, муж, академик Ландау на операционном столе. Едем за анестезиологом. Дайте зеленую улицу».

Зеленую улицу дали. Анестезиолога привезли. Дау уже на коляске, готовый к операции. Коляска с Дау стоит у дверей операционной. Ему худо, из простыни возвышается вздутый живот. Он ещё в сознании. Просит уже шёпотом, силы его на исходе. «Пожалуйста, скорей, операцию»!

Я не выдерживаю, врываюсь на заседание консилиума, а там главный хирург больницы Романенко, спокойный, подобранный, медленно допытывается у Кирилла Семёновича: «А зачем вы с Вотчалом назначили больному яблочную диету?». Симонян отвечает: «От яблочной диеты ещё никто не умер! Почему вас это волнует?».

Я в упор подошла к Романенко. «Вы почему задерживаете операцию? Оперировать будете не вы, оперировать будет Симонян».

И этот Романенко спокойно ответил: «Ландау умрёт на операционном столе. Я против операции. Он её никогда не перенесёт. Зачем оперировать?». Хотелось вцепиться в этого спокойного, бездушного хирурга и разорвать его, но сдержалась.

— Как зачем? Чтобы помочь больному. Нельзя допустить, чтобы он умер до операции. Вы врач, разве вы не понимаете, что операция — единственный шанс выжить или, в крайнем случае, пусть, как Королев, умрёт под наркозом. Королев доверил свою жизнь хирургу, он умер под наркозом, без мучений. Я настаиваю на немедленной операции. Он измучен вконец, он сам умоляет о немедленной операции, спаечная атака началась сегодня с четырех часов утра. Кирилл Семёнович, ведь вы врач, немедленно оперируйте. Пусть этот главный хирург возражает. Не обращайте на него внимания.

Обещали немедленно оперировать. Гарик меня вывел. Я металась. Потом Дау взяли в операционную. Мы с Гариком уехали домой в 0 часов ночи. В ту же ночь Романенко подал заявление главному врачу больницы Григорьеву в письменной форме, что он, главный хирург больницы АН СССР, за жизнь академика Ландау ответственности не несёт, он против операции.

Ещё человек жив, а медик, врач, давший клятву Гиппократа, мелочно снимает с себя ответственность — это медик-бюрократ!

Привожу рукопись К.С.Симоняна. «ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛАНДАУ»

24 марта 1968 года. Воскресенье. 10 часов утра. Звонок по телефону. Кора Ландау сообщает, что Дау с утра стало хуже — вздут живот, — что она уже позвонила Борису Евгеньевичу Вотчалу, который обещал скоро приехать, и что она просит меня не отлучаться из дому. Обещаю.

Последние несколько дней действительно жалобы Дау на боли в животе усилились, да и живот стал более вздутым, чем обычно. Мы с Вотчалом решили испробовать разгрузочную яблочную диету, но она, по-видимому, не помогла. Зная склонность Коры Ландау к преувеличению жалоб мужа, успокаиваю себя, что все обойдётся, тем более что телефон молчит.

Однако в 12 часов дня звонок. У телефона Кора Ландау. Дау хуже, и мы договариваемся, что, если процедуры, проводимые работниками больницы АМН, не помогут, мне придётся приехать, когда она даст знать. В 15 часов позвонил главный врач больницы АМН Ростислав Владимирович Григорьев, отличный администратор и чуткий, добрый врач. Он встревожен. Дау становится хуже и за мной выслана машина. Вотчал осмотрел больного и пожелал, чтобы Дау был немедленно осмотрен хирургом. Одеваюсь и выхожу к ресторану «Серебряный бор», где обычно меня ждёт машина больницы при поездках к Ландау. Очень скоро приходит машина. Шофёр мне незнаком, он доверительно сообщает, что все встревожены и что постарается доставить меня быстрее.

Лента шоссе. Поворот на Краснопресненский мост. Набережная реки Москвы. Мимо проплывает Новодевичий монастырь — контраст с сияющими крестами церкви словно утверждение, что движение — не лучшая форма существования материи. Сегодня хороший, по-настоящему весенний день. Неужели этот день для Дау — начало новой катастрофы? Именно теперь, когда он стал набирать темпы возвращения к творческому мышлению. Отгоняю эту мысль, которая упрямо возвращается, как омар, которому мешают усесться на выбранное им местечко. Минуем мост через Лужники, и машина, мягко поворачиваясь, проскальзывает на Воробьевское шоссе. Институт Капицы и Ландау. Капица и Ландау — звёздное содружество двух огромных талантов, эксперимента и теоретической мысли.

Машина останавливается во дворе у длинного двухэтажного дома, разделённого на отдельные квартиры для сотрудников. Во второй квартире живёт семья Ландау. Дверь распахивается.

— Слава богу! (Это ко мне, верней, к моему приезду).

— Очень плохо. (Это о состоянии Дау).

Её вид! Сжатое гибкое тело, словно готовое к прыжку, поворот головы в сторону, где лежит Дау, взгляд из углов глаз направлен в мою сторону.

Люди разговаривают глазами. Слова только корректируют диалог. Во взгляде Коры читаю весь рассказ о состоянии Дау с самого утра. Может быть, надо было сразу приехать! При первом звонке! Сбрасываю пальто и по винтовой лестнице вбегаю в кабинет больного, где он, как обычно, лежит на спине и усиленно разрабатывает правой рукой пальцы левой. Обычно это делает Таня, на протяжении всей болезни неотступный медик, превратившийся в преданного друга. Сегодня Тани нет. Дау сам разрабатывает пальцы, и по тому, как он это делает, видно, что боли усилились. Чем сильнее боли в животе, тем энергичнее разгибает он пальцы, чтобы болью в пальцах отвлечь боль в животе. Лицо Дау спокойно. Признаков интоксикации нет, и я издаю облегчённый вздох. Только теперь замечаю, что в кабинете ещё двое: Тоня — медицинская, очень опытная хирургическая сестра и врач неотложной помощи. Все приготовлено для сифонной клизмы, но Дау отказался что-либо делать до моего приезда. Сбрасываю одеяло, чтобы посмотреть живот, и ругаюсь: живот вздут как резиновый мяч, при надавливании передняя брюшная стенка пружинит. Пульс остаётся обыденным для Дау, не частит. Паралитическая кишечная непроходимость.

Будем пытаться освободить кишечник от газов. Если это удастся, опасность оперативного вмешательства минует.

— Дау, надо потерпеть, потому что меры будут энергичными и болезненными.

Больной делает жест, означающий согласие. Его глаза внимательно и спокойно направлены на врача.

— Кирилл Семёнович, — спрашивает он, — может быть, это моя погибель пришла?

В его глубоких, умных и добрых глазах где-то мелькает искра юмора. Спасительный юмор. Он выручал его не раз.