Георгий Арбатов - Человек СИСТЕМЫ

12

О причинах такой поспешности («Письмо» было опубликовано в разгар переговоров, дав китайской стороне повод 20 июля их прервать) можно только догадываться. Думаю, одной из них была горячность, импульсивность, нетерпимость Н.С.Хрущева, а другой — его и, наверное, ряда его коллег обеспокоенность, что китайское руководство делало всё возможное для распространения своего письма в Советском Союзе, среди советских граждан, не говоря уж о других странах и партиях. Дело в том, что среди слабостей Хрущева был, по-моему, страх быть уличенным в отступлении от марксизма-ленинизма. Скорее всего, поэтому он поначалу решил вообще не публиковать в нашей печати китайское «Открытое письмо». Хотя официальная версия, естественно, другая — мы, мол, не публиковали «Открытое письмо» КПК, так как опасались, что это может испортить обстановку накануне встречи представителей обеих партий (но в разгар встречи все-таки опубликовали?).

Открытое письмо Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. М., 1963. С. 34–35.

Открытое письмо Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. С. 18.

В качестве типичного примера приведу сентенцию, силком втиснутую кем-то из редакторов в раздел о борьбе с ядерной угрозой, такую чуждую логике, как будто списанную у оппонентов в шедшем тогда споре и наспех переведенную на русский: «Разумеется, является бесспорным, что, если империалистические безумцы все же развяжут войну, народы сметут и похоронит капитализм» (с. 21). И это после того, как очень доходчиво доказывали, что при таком повороте дел и хоронить других будет некому…

Огонек. 1989. № 28. С. 31.

Мне рассказывали, как Н.С.Хрущев в один прекрасный день предложил М.А.Суслову стать Председателем Президиума Верховного Совета СССР (в то время пост сугубо церемониальный). И тот пришел в полное смятение, говорил с членами Политбюро, убеждая их, что не может взять на себя такую ответственность (ее, личной ответственности, он, видимо, больше всего и боялся).

Сталин физически уничтожал своих противников и соперников. Хрущев разделывался с ними политически — выдвигал против них какие-то обвинения, правильные или нет — другой вопрос, громил их на пленумах, в закрытых письмах ЦК, организовывал соответствующую проpaботочную кампанию и т. д. Именно так он разделался с В.М.Молотовым, Г.М.Маленковым и другими представителями этой группы, маршалом Г.К.Жуковым: единственным исключением был арестованный и расстрелянный Берия, но это — особый случай. А Брежнев действовал по-аппаратному. Он вытеснил из руководства многих людей, не говоря уж о A.И.Микояне, судьба которого как человека, очень близкого к Хрущеву, была предрешена самим октябрьским Пленумом.

Valenta I. Sovit Intervention in Czechoslovakia? 1968: Anatomy of a Decision. Baltimore, 1979.

См. Тодорский А, Арбатов Г. Большое в малом. Коммунист 1960. № 4, 5.

В вышедшем в начале шестидесятых годов шеститомном издании «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг» написано: «С мая 1937 по сентябрь 1938 года подверглись репрессиям около половины командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов и командующие войсками военных округов, члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство руководящих политработников корпусов, дивизий и бригад, около трети комиссаров полков, многие преподаватели высших и средних военных учебных заведений» (т. 6, с. 124). В вышедшем в семидесятых годах двенадцатитомном издании «История Второй мировой войны 1939–1945 гг.» старательно избегали даже самого слова «репрессия», заменяя его другим — «обвинения». Так, во втором томе написано, что в «1937–1938 гг. вследствие необоснованных обвинений из армии было уволено (sic! — Г.А.) значительное количество командиров и политработников» (т. 2, с. 206). А далее указывалось, что жалобы уволенных якобы были рассмотрены и ошибки в значительной степени исправлены.

Не могу не сказать в этой связи о том, что в последние годы у нас начали появляться правдивые книги о войне, в том числе принадлежащие перу известных военные авторов. К ним относится, например, книга Д.А.Волкогонова «Триумф в трагедия: политический портрет И.В.Сталина».

Здесь я должен повиниться. Комментируя как-то на страницах журнала «Огонек» 1988, № 11) статью известного американского ученого и общественного деятеля Карла Сагана (к сожалению, не так давно умершего), я отделался остротой, отмахнулся от его доводов насчет того, что польский поход Тухачевского был попыткой экспорта революции. Отчасти сработал привычный защитный рефлекс, а отчасти то, что мы, в том числе и я, в течение долгих лет приучались и в конце концов привыкли отодвигать от себя «неудобные» факты. Я, например, внимательно изучил эти страницы нашей истории лишь совсем недавно.

Дело доходило, до довольно острых схваток Л.И.Брежнева и Ю.В.Андропова с А.А.Громыко. Помню, во время первого визита Э.Бара в СССР мне передали даже просьбу Брежнева — занять западно-германского гостя, чтобы высвободить день, необходимый, как выразился Андропов, для того, чтобы «утрамбовать» Громыко. Тогда я и познакомился с Баром, с которым меня связывают многолетние дружеские отношения. особенно закрепившиеся в период совместной работы в «Комиссии Пальме».

Г.Киссинджер несколько раньше, еще до прихода в администрацию, объяснил мне, что считалось бы окончить эту войну, «сохранив лицо», по-хорошему для США. В декабре 1967 года по поручению администрации Л.Джонсона, а конкретно — министра обороны Р.Макнамары Киссинджер впервые приехал в Москву. Приехал специально, чтобы прозондировать возможность получить поддержку Москвы в урегулировании на таких условиях: прекращение огня, мир, США уводят войска, но Ханой берет на себя обязательства действовать в Южном Вьетнаме лишь, политическим путем, постепенно, во всяком случае, в течение ближайшей пары лет; что произойдет потом, Вашингтон не интересует. За неимением других, более высоких контактов Киссинджер изложил эти идеи (от имени Макнамары) мне. Я пообещал ему передать их руководству (что тут же и сделал, но большого впечатления это ни на кого не произвело).