Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая

Тимошенко не выдержал напора и побежал, но преследовавшие его павловцы сами попадают под губительный огонь конармейской артиллерии. В сумерках ожесточение боя лишь раскалилось, ибо дрались уже не за инициативу, а за теплые куреня, не желая повторять «подвиг» корпуса Павлова. Ночевали по соседству в станице Атаман-Егорлыкской, на разных окраинах.

Фактически последнее конное сражение мировой истории закончилось вничью, истощив и обескровив обе стороны. Однако, воспользовавшись уходом корниловцев от Батайска, перешли в наступление 8-я и 9-я армии. Деникину пришлось отдать приказ на отступление, которое медленно, но уверенно превращалось в Большой Бег.

Деморализованные казаки Сидорина даже не попытались зацепиться за последний донской естественный рубеж — речку Кагальник. Из-за этого начали откатываться из-под Ставрополя и Святого Креста терцы Эрдели и Бабиева.

У Деникина, переведшего Ставку из Тихорецкой в Екатеринодар, оставалась надежда на кубанцев, которые, по его мысли, должны были ударить «сполох», но те совершенно бросили сражаться и просто откатывались перед еле волочившими ноги по весенней грязи красными. Их политическое руководство искало путей сепаратного мира с большевиками.

3 марта главком сделал последнюю попытку переломить ситуацию (сколько раз это ему уже удавалось), телеграфировав командующим армиями: «Политическая и стратегическая обстановка требуют выигрыша времени и отстаивания поэтому занимаемых рубежей. В случае вынужденного отхода за Кубань линия рек Кубань — Лаба, в крайности Белая, является последним оплотом, за которым легко, возможно, и необходимо оказать упорнейшее сопротивление, могущее совершенно изменить в нашу пользу ход операции».

Но надломленные поражениями командующие уже слышать не хотели ни о каких «переломах», боевой дух едва держался в добровольцах Кутепова, остальные уже «упали сердцем». Донцы самочинно устроили военный совет и постановили снять неказака генерала Павлова, заменив его на казака генерала Секретева (не успел вступить в должность). Сидорин молча вынужден был признать их выбор. Фактически легализовав митинговщину в Белой Армии.

Теперь уже глухое недовольство обозначалось не только между донцами и кубанцами, но и между добровольцами и казаками вообще. Кутеповцы всех подряд считали «самостийниками» и виновниками поражений. Масла в огонь добавили слухи о том, что, желая сохранить самые верные кадры для будущих баталий, Ставка решила отвести в тыл добровольцев. Донцы возмутились и посчитали себя брошенными.

Если часть Белой Армии охватила паника (дружно проклинали Деникина, но особенно его «злого гения» Романовского, против которого уже организовывались серьезные заговоры с целью убийства), то куда большая ее часть была подвержена апатии. Как-то вяло встретили весть о падении Ставрополя — бог с ним. Десятки тысяч солдат и офицеров вместе с 80 тысячами беженцев бездумно и безголосо катились к Новороссийску. Словно зазомбированные мыслью о том, что или их посадят там на корабли, или утопят в море. И то, и другое для людей, потерявших в этой мясорубке дома, семьи, родину, будущее было безразлично. Латать тришкин кафтан уже стало некому.

Безначальная толпа вяло перекатилась через Кубань и двигалась к морю. В арьергарде оставался только «цветной» Дроздовский полк полковника Антона Туркула. В Екатеринодарском соборе они забрали гробы с телами своих любимых начальников — генерала Михаила Дроздовского и полковника-артиллериста Вячеслава Туцевича, погибшего под станцией Лозовая (обоих потом похоронили в Крыму, где-то на Малахо-вом кургане).

Со всех сторон клевали банды «зеленых», грабивших безропотных беженцев и не стеснявшихся нападать на мелкие воинские части. Кубанцы разбрелись по домам или полками уходили к «зеленым», красная конница чувствовала свою полную безнаказанность. Им уже не было смысла разбивать белых, они их ДОБИВАЛИ.

Сам никогда не отчаивавшийся Туркул, «неоднократно сворачивая полк в каре, с музыкой переходя в контратаки, отбивал противника, нанося ему большие потери».

Показательными в этой связи являются строки Деникина: «7 марта я отдал последнюю свою директиву на Кавказском театре: Кубанской армии, бросившей уже рубеж реки Белой, удерживаться на реке Курге; Донской армии и Добровольческому корпусу оборонять линию реки Кубани от устья Курги до Ахтанизовского лимана; Добровольческому корпусу теперь же частью сил, обойдя кружным путем, занять Таманский полуостров и прикрыть от красных северную дорогу от Темрюка.

Ни одна из армий директивы не выполнила».

То есть ни одна из армий не сделало того, что диктовала нормальная стратегическая необходимость — занять и удерживать хотя бы некоторое время полуостров, который удобен для обороны, а тем временем спокойно переправлять в Крым всех беженцев и солдат. Это несложно было сделать даже с минимальными силами, ибо сильно пересеченная местность, изобилующая озерами и лиманами, делала невозможной деятельность вражеской кавалерии, а отсутствие железных дорог лишало красных участия в боях бронепоездов. Зато армия сама тогда оставалась бы под защитой орудий флота. Однако и это последнее не было выполнено, потому что в армии уже не было порядка, царили анархия, тотальное озлобление и опустошение.

Фронта уже не было. Был хаос, хуже того — паника. Куда-то стреляли орудия, куда-то скакали обезумевшие от пальбы брошенные лошади донцов и кубанцев, где-то пыхтели бронепоезда, не в состоянии преодолеть заторы из тысяч вагонов развалившейся армии, превратившейся за короткий срок из относительно организованной и вооруженной идейной силы в бессильную толпу отчаявшихся, деморализованных, потерявших все отщепенцев. У всех на устах было только одно слово — «Новороссийск».

Деникин писал: «Новороссийск тех дней, в значительной мере уже разгруженный от беженского элемента, представлял из себя военный лагерь и тыловой вертеп. Улицы его буквально запружены были молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги, напоминавшие первые месяцы революции, с таким же элементарным пониманием событий, с такой же демагогией и истерией. Только состав митингующих был иной: вместо «товарищей солдат» были офицеры. Прикрываясь высокими побуждениями, они приступили к организации «военных обществ», скрытой целью которых был захват в случае надобности судов… И в то же время официальный «эвакуационный бюллетень» с удовлетворением констатировал: «Привлеченные к погрузке артиллерийских грузов офицеры с правом потом по погрузке самим ехать на пароходах проявляют полное напряжение и вместо установленной погрузочной нормы 100 пудов грузят в двойном и более размерах, сознавая важность своей работы…»