Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

Promontorium Somni, глыба снов.

Снился в виде большого мотылька мой любимый покойный сиамец князь Мышкин с его вечным страхом и нервами — я придерживаю штору, а он влетает и вылетает. Как вбегал с балкона в комнату и выбегал обратно, пока я завтракал. Само собой, я всех своих котов обожал и люблю оставшегося Бонжура, но таких, как Мышкин, у меня не было и уже не будет. Хорошо хоть, является мне во сне, пусть и в виде ночного мотылька. Или вот ношу его на руках, как дитя малое, — увы, опять во сне. Не забывай меня, Мышкин, прилетай чаще, ангеленок. Явись, возлюбленная тень, мне на смертном одре, встреть меня на том свете, как любезное сердцу доказательство существования потустороннего мира.

— Ты уже разговариваешь с самим собой? — говорит Лена, входя ко мне в комнату.

— Я разговариваю с котом — по любому поводу и на любые темы. — И указываю на Бонжура.

Очередной сон с ушедшим поездом. Я с какой-то группой, и вот на перроне не оказывается ни группы, ни двух моих чемоданов, ни корытца какого-то мальчика — что за мальчик? Что за корытце? А двери в поезде уже даже не закрывают, а задраивают навсегда. И мы с этим мальчиком бежим на лужайку, где были до того и где находим два моих чемодана и его корытце, но что нам теперь делать? Что делать, что делать, думаю я, проснувшись, и вдруг до меня доходит, что мальчик — это и есть я, а я — это мальчик. И тогда мы с ним окончательно просыпаемся и лежим недоумевая.

Мальчик умер?

А на следующий день, опять во сне, я покупаю билеты куда-то заранее, за два месяца, чтобы не опоздать. Что все это значит?

Жека уезжает на месяц в Бутан, и мне приснилось, что его кусает змея в гениталии. Рассказываю и предупреждаю быть осторожным со змеями.

Снится мой папа с двухлетним Жекой, что и на самом деле было в жизни, но потом с семилетним, до которого папа не дожил, а потом с семнадцатилетним — тем более. Мертвый — с живым.

Снилось — страшно записывать, — что Жека умер, опередив меня. Я не управляю своими снами. Если литература — это управляемые сны, то что есть неуправляемые сны?

Я слышал, что сны сбываются, но в обратной перспективе, — долгих лет ему жизни. В моем представлении он так и остался тринадцатилетним мальчиком, и я за него беспокоюсь, как когда-то в Венеции на пляже, когда он потерялся и мы с Леной думали, что недосмотрели — утонул.

Уж лучше пустячные сны, чем ужастики.

Снится, что закончил рассказ, который не начинал. Проснулся в диком возбуждении — физическом, я имею в виду. А сегодня про башню с лифтом внутри, там, в каморке, живет девушка. Выходя из лифта, подваливаю к ней, а она отнекивается, и я не особенно настаиваю, а потом переживаю, что обидел, надо бы настойчивее, ломака, а она объясняет, в какие дни Бог велел нам зачинать ребенка, чтобы был большим, как башня. Чуть позже или раньше — получится недомерок.

Или такой вот сослагательный сон днем. Встречаю теперешнюю Лену у какого-то больничного корпуса на скамеечке, но не был на ней никогда женат. Прощаюсь, целую, возвращаюсь, не могу нацеловаться и дико переживаю, что так на ней и не женился, всё врозь, просыпаюсь в отчаянии и чувствую, что Лена с кем-то на телефоне. Хватаю трубку, Жека говорит о двойной операции, ему предстоящей, — грыжа и иссечение семявыносящего протока по настоянию жены, чтобы та не беременела. Я отговариваю, аргументируя, что поздно: две операции после перенесенной им болезни — тяжело (ослаблен), и только сам человек и Бог хозяева тела, а не жёны. Короче ссоримся по телефону. Наяву. А во сне мы с Леной не женаты, и ни у нее, ни у меня нет детей.

В тот же день — опять наяву — ссора с Леной по мелочовке.

Мне снятся телефонные звонки, которые меня будят. На этот раз оказался дверной: почтальон принес корзину с яствами к дню рождения. В моем возрасте уже поздно замалчивать свой возраст, а то дадут больше.

И еще один — дневной — сон: Некто, безликое высшее существо, говорит мне, что, пока не поздно, есть шанс родить нам с Леной еще одного ребенка. А мы — в реале и во сне — отказывались от этой возможности, потому что, отдав дань природе (Жека), решили (я решил), что еще одно деторождение поставит крест на писательстве Лены. А тут такое предложение со стороны Бога, в которого я не так чтобы очень верю. Когда верю, а когда — нет. Как одна рыбка спорит с другой: «Ну, хорошо. Допустим, Бога нет. А кто тогда воду в аквариуме меняет?» Короче, такой бонус от Бога, который то ли есть, то ли нет. «Напиши „Житие Владимира Соловьева“, — шучу я. — Псевдоним — Елена Кириллица, а еще лучше — Елена Глаголица, эпиграф — „Глаголом жечь сердца людей“, подзаголовок — „От крематория к колумбарию“». Рассмешить я ее еще могу, а уестествить? А Богу в том сне отвечаю, что поздно. Но Он говорит, что надо приложить усилия именно в те дни, когда созревает яйцеклетка, и все такое прочее. Бред какой-то. Ср. с историей Авраама и Сарры.

Если слова во сне ясны и отчетливы, а говорящего не видно, значит, произносит их Бог, считал Маймонид, а ему можно верить. Кому еще?

Снится пожар, я выношу Лену на руках, но роняю, а когда прихожу в себя в больнице, спрашиваю про Лену. Мне: «Плохо». — «Умерла?» — «Да». Но потом оказывается, что это я врач и отвечаю кому-то: «Да». В последнее время, после того как Лена сломала руку, почти все сны с ней или в ее присутствии.

Она боится тринадцатого числа, особенно если приходится на пятницу, но иногда она в таком подавленном состоянии, что мне хочется ей сказать:

— У тебя вся жизнь тринадцатое число.

А моя? Депрессия в нашем возрасте — адекватная реакция на жизнь. Как и в любом другом возрасте, если помнить о том, чем жизнь кончается. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» И все еще продолжаешь сниться?

Но и живьем в гроб не ляжешь. Самоубийство отпадает по причине ненадежности либо безвкусицы всех доступных мне способов, а самый достойный, пулю в лоб — где взять пистолет? И в какой висок вдарить — Бродский прав. Хороший библиотечный анекдот на этот сюжет:

— Где я могу найти книги о самоубийствах?

— На пятой полке слева.

— Но там нет ни одной книги.

— А их никто и не возвращает.

А кому завещать русские книги, которые давно уже из современных, когда ты их покупал, стали антикварными и дышат на ладан, страшно дотронуться — обратятся в прах? А мои собственные? Беспросветное будущее. Всяко, предпочел бы кремацию, но без всяких там колумбариев с почтовыми ящиками на стенах. Или пусть подвесят в гамаке, как австралийские аборигены, но там у них, правда, баобабы. Что делать, если на гроб у меня посмертная клаустрофобия?