Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь

Суд состоялся ровно через два месяца после моего задержания в Сочи. И опять в мою защиту выступала только моя жена. Я слушал государственного обвинителя и поражался, что весь аппарат МВД СССР обрушился на меня, словно на опаснейшего из преступников, и что вся эта структура ничего не могла найти против меня. Я и моя семья стояли одни перед гигантской милицейской машиной, задумавшей раздавить меня лишь за то, что в глазах закона я был бездельником. Что ж, я могу гордиться, что никто и никогда не обвинял меня ни в чем страшном. Я могу гордиться, что страдал фактически невинно. Но как это тяжело – страдать...

Меня осудили, дали год, а потом в течение года искали что-нибудь еще, чтобы добавить срок. Но найти ничего не могли при всем их желании, при всем старании сверху. Я не тот человек по натуре, чтобы кому-то сделать плохо. Обыграть могу, легко обыграть, но таков уж мир карт – кто-то должен выигрывать, а кто-то проигрывать. Если от этого кому-то плохо, то пусть не играют. В карточный мир идут добровольно, никто насильно не тянет.

А через пять месяцев я был уже на зоне: из Сочи меня отвезли в Рязань, из Рязани – в тверскую тюрьму, там я месяц ждал этапа, потом в Твери некоторое время, и затем уже – на зону.

Не успел я на зону прийти, как туда, на имя руководства, полетели письма и телеграммы от моих друзей – прежде всего от артистов. Они ходатайствовали за меня. Получив эти письма, руководство зоны пришло в замешательство. Они никак не могли взять в толк, почему обо мне так беспокоятся известные люди. Для них любой попавший на зону был человеком конченым, бесполезным, никчемным. И вдруг письма от Иосифа Кобзона, от Софии Ротару...

Начальник зоны вызвал меня для разговора и в конце задал мне вопрос:

– Ты какую работу можешь делать?

– Никакую.

– Как так?

– А вот так... Вы гляньте, за что меня осудили. За тунеядство. Меня посадили не за то, что я что-то неправильно сделал, а за то, что я вообще ничего не делал. Моя профессия – карты. Еще футбол. Можете найти мне здесь что-нибудь подходящее, чтобы я был «общественно полезен»? А другими специальностями я не владею. Я не слесарь, не инженер, не строитель. Я не умею работать в том смысле, в каком вы понимаете слово «работа»...

Начальник зоны долго думал, потом принял решение.

– Ладно, сетки будешь плести.

– Что за сетки?

– Под овощи, картошку и все такое. Сетки для овощных баз. Справишься как-нибудь, дело нехитрое.

Оказалось, что это самый, наверное, «удобный» отряд. Никакого каторжного труда. Но, как на любом участке, там был свой план. Каждый из нас должен был сдать хозяйству двести сеток в месяц, и я вполне справлялся с нормой. Более того, я перевыполнял план, сдавал по четыреста сеток в месяц. Правда, я вовсе не плел их, а скупал у тех, кто делал сверх нормы. Некоторые шустрики успевали наплести на десять, двадцать и тридцать сеток сверх нормы. Это «сверх» я у них скупал по пятьдесят копеек, кажется, за сетку. У одного пяток купил, у другого – десяток, у третьего еще сколько-то. За сорок рублей покупал четыреста сеток, тем самым перевыполняя план вдвое. За это я получал 86 рублей на книжку (у нас же не было бесплатного рабского труда, нам всем ежемесячно платили по 40 рублей за норму). Деньги, конечно, смехотворные, но все-таки маленький бизнес грел мне душу. Наверное, это был мой первый опыт коммерции.

Слава богу, что мне выпала не самая тяжкая доля. Во-первых, у меня были деньги, а деньги и в заключении остаются деньгами. Во-вторых, будучи крупным каталой, я имел обширные знакомства, и по зоне быстро разошелся слух о моем статусе. Ко мне относились с уважением, и никто не доставлял мне хлопот.

Одним из самых больших развлечений на зоне для большинства был спор во время трансляций футбольных матчей, которые мы смотрели по телевизору (он стоял в так называемой «ленинской» комнате). Все обожали футбол, все делали ставки. А вот в карты я играл мало. Я профессионал, а на зоне не было никого моего уровня. Они там по двадцать лет сидели, играли во что-то и думали, что научились играть хорошо. Сели со мной, поиграли пять минут, я разогнал их. Это же естественно. Это был не мой уровень. Мог, конечно, сыграть с ними, скажем, на консервы какие-нибудь, но это все было несерьезно. Они же мыслят примитивно. А в игре надо прежде всего уметь думать!

Глядя на игрока, я всегда все понимал. Если игрок сложный, я мог взять у него фору, «замазать». Как только игрок попадал в шоковое состояние, я видел это по его глазам, читал в них неуверенность. Он как бы «плыть» начинал. Как в нокауте – ударили его, и он «поплыл», устойчивость потерял. Если он проигрывает, то немного его «подкеросинишь», и он уже готов – злиться начинает, торопится, ошибается. А ты успокоишь его, начинаешь с ним по-другому.

Профессиональный игрок – всегда психолог. Двадцать лет игры в карты дали мне большие знания. Я научился проводить определенные параллели между карточной игрой и прочими жизненными ситуациями, не совершал многих ошибок, хотя без ошибок, конечно, не получается жить. Карточная школа помогла мне правильно жить в дальнейшем. Я стремился понять «расклад» каждой ситуации, искал верное решение. Я прекрасно понимаю, что в игре человек должен быть жестким. И я был жестким, но вне игры я никогда не позволяю себе быть таким. Я часто сам предлагал «расписать» долг на месяц или два, если видел, что у проигравшего ситуация трудновата.

Игра – хорошая школа. Я научился оценивать состояние людей. Я сразу вижу, когда глаза лукавят, когда в человеке есть внутренняя неуверенность. Я все вижу.

На зоне это мне пригодилось: людей надо узнавать сразу, понимать, с кем и что можно. Там условия тяжелые, атмосфера как бы сжатая, все предельно обострено. Несмотря на то что я чувствовал поддержку извне, никакого удовольствия я не получал. Это не курорт, хотя на зоне чувствуешь себя гораздо свободнее, чем в тюрьме. Нам даже позволяли играть в футбол.

Ко мне приезжал дважды Иосиф Давыдович Кобзон, и его приезд произвел на зоне настоящий фурор. Обо мне заговорили почти как о недосягаемом. Появление Иосифа Кобзона, величайшей фигуры советской эстрады, ставило меня на такую высоту, что я делался в глазах остальных заключенных чуть ли не небожителем.

Кобзон ходатайствовал за меня постоянно, пытался убедить руководство, что я всего лишь игрок. «Да, Тохтахунов играл в карты, но не больше. Зона – место для опасных преступников, а карты – не преступление», – настаивал Иосиф Давыдович. В то время сделать такое заявление – поступок в прямом смысле слова героический. Кобзон в мою поддержку даже дал два концерта для сотрудников МВД. Помню, как он, смеясь, сказал мне после этого: «Алик, ты должен мне два концерта». На самом деле я должен ему гораздо больше. Такую надежную дружбу не купишь ни за какие деньги. Иосиф Кобзон – человек высшей пробы, он для меня – олицетворение чести и верности.