Заур Зугумов - Бродяга. Побег

Уезжали мы из зоны на пересылку в летнюю жару, возвращались же, когда в небе уже летали белые мухи. Нас вновь посадили в ту же камеру, откуда вывозили, и мы стали ждать суда, который был и не судом вовсе, а так — балаганным представлением. Судите сами, можно ли назвать судом действо, во время которого не предоставляется адвокат, не дается последнее слово подсудимому, не говоря уже о прениях сторон. Но для того времени и места, где мы находились, все это было естественным ходом событий. Впрочем, все же хоть чуть-чуть написать об этом цирке надо, исключительно в назидание нынешним служителям правосудия, к сожалению, особо не блещущим ни компетенцией, ни демократическими устремлениями, ни правозащитой.

В кабинете хозяина зоны, куда нас привели сразу после утренней поверки, сидели несколько человек. Среди них старший лагерный кум Сочивка, сам хозяин — Марченко, а также молодой человек в очках а ля Берия и строгом бостоновом костюме, похожий на педанта и интеллигента местного разлива. Рядом с ним сидела женщина, по существу ничем особым не отличавшаяся от остальных особей подобного рода, потому что женщиной назвать ее было очень трудно. Эта карлица сидела за столом хозяина зоны, и весь вид ее говорил о том, что хозяин положения — она. В ней почему-то сразу чувствовалась какая-то внутренняя собранность, да и внешняя тоже. Я точно помню, что первое, что мне пришло на ум, так это ее сходство с черепахой. Аскетизм воззрений сквозил во всем ее облике, особенно ярко, наверное, выражаясь в глазах. Они просто пылали каким-то диким пламенем, как у пантеры, готовой броситься на добычу. Вот эта особа и была нашим судьей. Ну а молодой человек был прокурором.

Нас пригласили сесть, и спектакль, в котором нам отводилась роль зрителей, начался. Целый час мы слушали мнение кума и хозяина о нас, затем минут по двадцать судья с прокурором говорили о советском правосудии, которое не должно щадить таких паразитов общества, как мы. Затем, после почти двухчасовых дискуссий между собой, вспомнили и о нас, задав вопрос, на который просто необходимо ответить: «Признаете ли вы себя виновными?» Я ответил, что перед людьми, которые находятся в этом кабинете, я никакой вины абсолютно не чувствую. Артур был солидарен со мной. Не знаю, поняли ли они мою иронию, думаю, что да, а впрочем, им до лампочки все то, о чем мы говорили.

После этого нас увели в камеру. А вечером, после поверки, пришел ДПНК и от имени народного суда Коми АССР объявил нам приговор: мне добавили один год, а Артуру полтора. Хотелось бы мне знать, чем хоть они руководствовались, давая такие сроки? Позже мне объяснили, что раз у Артура десять лет основного срока, значит, у него больше резонов бежать, чем у меня с моими четырьмя годами.

Не знаю, насколько была верна эта версия, но нас она уже не интересовала. Единственное, что действительно огорчало нас, так это то, что нам в самом скором времени предстояло расстаться. При определении режима мне вменили статью 24 УК, то есть особый режим содержания, — меня признали особо опасным рецидивистом. Руководствовались они тем, что этот лагерный срок — моя шестая судимость.

Ровно через неделю Артура выпустили в зону. Мы думали, что больше никогда не увидимся, поэтому расставание наше было трогательным. Но судьба распорядилась иначе. Еще месяц я находился в камере один, на общих основаниях, и ждал этап на одну из командировок особого режима. В нашем управлении их было два: один открытый — Чиньяворик, другой закрытый — Иосир.

За то время, пока я еще находился в зоне, но в камере, друзья мои собрали меня на этап. Они даже справили мне всю полосатую робу, начиная со шкар и кончая бушлатом и шапкой; даже клифт сшили с подкладкой из вольного одеяла. В общем, я был готов.

Шел к концу 1975 год. Морозным декабрьским утром меня заказали на этап. Я давно ждал его и душой уже, можно сказать, давно был там, где мне и надлежало находиться, — воображения мне было не занимать.

В предыдущей книге я описывал в общих чертах структуру особого режима, поэтому, думаю, нет нужды повторяться, хотя некоторые характерные особенности как самого режима, так и людей, связанных с ним, читателю, пожалуй, будет узнать небезынтересно.

Как-то давно, уж не помню, в какой тюрьме или на какой из пересылок, я услышал анекдот о полосатиках — так называли лиц, к которым был применен особый режим, или сокращенно ооровцах, то есть особо опасных рецидивистах.

Вот его содержание: «Пересыльная тюрьма. Большая общаковая камера, контингент в основном молодежь, придерживающаяся воровских традиций, мужики, ну и, как обычно, пара-тройка парчаков и „гребень“ в придачу. Так вот, в один из дней открывается дверь и в камеру входит полосатик с двумя увесистыми сидорами. В общем, затаренный сверху донизу. (Я уже говорил, что до указа 1961 года все режимы на тюрьмах и пересылках сидели вместе.) Для вороватой и неискушенной молодежи того времени ооровец был почти всегда чуть ли не живой тюремной легендой. В связи с этими понятиями молодые арестанты, естественно, сразу нашли ему шконарь, проходняк, уже на подходе был чифирь с „музафарским“ чаем, как вдруг, еще не распаковавшись и не успев расположиться, полосатик заявляет: „Ребята, не обессудьте, но я обиженный!“ Раздосадованные таким поворотом событий арестанты уже указывают (что важно понять) ему место где-то недалеко от параши, но, учитывая все тот же статус полосатого, хоть и обиженного, оставляют его в покое. Так и харчуется „сам на сам“ этот субъект с недельку, пока в камеру не вводят нового постояльца, и тоже с особого режима. Увидев того, кто уже неделю как в камере, вновь прибывший ооровец приветствует его по-братски. Молодые сокамерники ему говорят: „Поостерегись, братан, это обиженный“. Абсолютно сбитый с толку новичок, зная этого человека многие годы заключения, смотрит вокруг, чтобы понять, что за чепуху они мелют, как вдруг его взгляд останавливается на двух кешарях, которые, как вы помните, этот лис, а по-другому его и не назовешь, занес неделю назад переполненными в камеру. „Да! — улыбнувшись присутствующим сокамерникам, говорит вновь прибывший ооровец. — С такими сидорами я тоже пидор!“»

Думаю, мораль этого анекдота понять несложно, она в принципе и определила мои представления о контингенте, который находился на особом режиме. Но это было до тех пор, пока я не встретился с ворами, которые в принципе и сидели в основном на особом, начиная с Гены Карандаша и заканчивая Колей Портным.

Последнего вывезли именно с Иосира, и воспоминания об этом лагере были еще свежи в его памяти, и он делился ими с тем, кто находился с ним рядом, в том числе и со мной. Поэтому, прибыв в зону, я имел хотя бы некоторое представление о том, кто сидит в этих шести бараках особого режима Иосира, а из двух зон особого режима управления мне выпал по распределению именно Иосир.