Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

— Почему?

— Такой державой может править только один вождь. Вы, Иосиф Виссарионович!

— Какой ты умный, Саша! С тобой даже нэ интэрэс-но. Спасибо за беседу. Иды!

И когда Поскребышев уже был в дверях, его догнал

ГОЛОС ВОЖДЯ:

— Сейчас придет товарищ Берия. Сначала дай ему стакан чая. Очень горячего чая! Пусть, нэ торопясь, выпьет. Скажи: я велел. А потом — заходит.

Берия появляется через десять минут, вытирая вспотевшее лицо носовым платком, распространяющим аромат духов «Красная Москва», — все-таки спешил выпить стакан чая, предложенный — через Поскребышева — Сталиным.

— Садысь, Лаврентий. Хорошим чаем угостил тебя Александр Николаевич?

— Замечательным, Иосиф Виссарионович! Крепкий, горячий, сладкий. Спасибо!

— Какой ты, Лаврентий, однако, доверчивый! Очэнь доверчивый. А что, если мы с Сашей вместо сахара…— Берия молчит, но крупные градины пота тут же выступают на его лице. — Шучу, шучу! Лаврентий! Совсем ты нэ понимаешь шуток. — и Сталин о чем-то долго думает. — Вот что, — нарушает он, наконец, тягостное молчание. — Пусть этот Рерих приезжает. Разрешай! Только… Лаврентий, вроде бы у Николая Константиновича слабое здоровье? Часто болеет?

— Да. Легкие не в порядке.

— Нэ хорошо. Такое дальнее путешествие предстоит! Перед самым отъездом надо бы ему помочь, дать какое-нибудь лекарство.

Они смотрят друг на друга, и Берия спрашивает, не отводя взгляда:

— Лекарство от жизни или от смерти?

— От жизни.

13 декабря 1947 года

Индия, Кулу. Полдень

Жара была уже с утра, а сейчас укрыться от зноя можно было только в его любимой беседке на краю обрыва, в тени высокого платана. Отсюда открывается завораживающий вид на Гималаи, на недосягаемые снежные вершины, тонущие сейчас в сиреневом мареве.

Николай Константинович, расположившись в беседке за низким столиком, делал записи в дневнике.

Что же, все хлопоты со сбором почти закончены. Четыреста картин, лично им отобранных для отправки в Россию, на днях будут перевезены в Бомбей и оттуда — долгим морским путем в Ленинград.

«И все-таки кое-что я заменю, — думал художник. — Хорошо бы закончить „Приказ учителя“. — Незавершенный холст на подрамнике ждал его в мастерской: на фоне ослепительно сверкающих горных снегов летит орел…— Размах крыльев… Что-то у меня не получается. Сегодня-завтра допишу, и „Приказ учителя“ — тоже в Россию. — Он смотрел на дальние вершины Гималаев. — Там, за ними… Если бы у меня были крылья! Если бы я мог летать!..»

Послышались легкие шаги. В беседке появился Александр Бадаев. Рерих давно звал студента московского историко-архивного института Сашей, они стали друзьями. Молодой человек в индийском легком одеянии до земли из белой ткани. В одной руке он держал несколько листов бумаги, в другой — маленький поднос со стаканом гранатового сока.

— Доброе утро, учитель!

— Доброе утро, Саша!

— Вот… Последняя глава моей дипломной работы…

— Давай, давай! Очень интересно. Молодец! Закончил перед самой дальней дорогой…

— Так когда мы, Николай Константинович, домой?

— Думаю, в январе будущего года. Скоро! Совсем скоро, Саша!

— У нас с вами в пути будет много времени для бесед. Я счастлив, учитель!

— И я счастлив…

— А вот ваш любимый гранатовый сок. Елена Ивановна прислала.

— Спасибо! Очень кстати — жара.

Он пил сок, холодный, ароматный, медленно и с наслаждением.

Александр Валаев напряженно наблюдал за учителем и облизывал губы длинным лиловым языком.

За обедом Николай Константинович вдруг поперхнулся, побледнел.

— Что с тобой, Николя? — встревожилась Елена Ивановна.

— Ничего… Слабость… Пойду, прилягу.

— Я тебе помогу.

— Нет, нет, дорогая. Не беспокойся, я сам.

Через полчаса Елена Ивановна вошла в спальню мужа.

Николай Константинович лежал на кровати. Он был мертв.

Через два дня перед домом Рерихов, недалеко от его любимой беседки, запылал ритуальный костер: художника хоронили по обычаям этой прекрасной страны.

Позже на месте костра у крутого горного склона был поставлен большой камень, сорвавшийся с заснеженного утеса.

На лицевой стороне его высечена надпись: «Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Викрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года. Ом рам»63.

На обратной стороне монумента каменотес, выбивавший надпись, человек явно романтического склада, добавил от себя: «Этот осколок горного утеса был занесен сюда издалека».

Надгробный камень нашему — несмотря ни на что — великому соотечественнику возвышается на фоне величественных Гималайских вершин, окутанных вечными снегами, за которым сокрыта от погрязшего в грехах человечества страна махатм — Шамбала.

1 Ныне гостиница «Будапешт». (Прим. авт.).

2 Состоялся 4-10 июля 1918 г. (Прим. ред.).

3 Из сказанного следует: а) сотрудник ВЧК Я.Г. Блюмкин был делегатом V съезда Советов, проходившего в это время в Москве; б) имеется в виду ЦК партии левых эсеров — человек, вызвавший Блюмкина из зала, был одним из руководителей партии левых социалистов-революционеров.. (Прим. авт.).

4 Этот драматический документ впервые опубликован в 1985 году Ю. Фальшитским в книге «Большевики и левые эсеры», а копия его (где подлинник — неизвестно) хранится в архиве Колумбийского университета, США. (Прим. авт.).

5 В 1919 году В.М. Кудельский стал большевиком, в 20-е годы возглавлял секретно-оперативный отдел ГПУ Украины. (Прим. авт.).

6 Прав, тысячу раз прав Яков Григорьевич Блюмкин. Ко времени «Великого Октября» действительно партия левых социалистов-революционеров была единственной среди десятка левых партий, существовавших тогда в России, в программе которой на первом плане стояла защита основной трудовой массы России — многомиллионного крестьянства. И если бы так называемый мятеж левых эсеров в июле 1918 года не был кроваво подавлен большевиками во главе с Лениным и обе партии, то есть большевики и эсеры, остались у власти, была бы в Советском Союзе двухпартийная система: интересы рабочего класса защищают ленинская партия, интересы крестьянства — левые социалисты-революционеры. И была бы у нас другая история — без рек крови, насилия, фатального оскудения села. И уж наверняка при эсерах не получил бы неограниченную и бесконтрольную власть Сталин. Может быть, может быть… Вот только насчет сельского хозяйства — сомневаюсь. Оно может нормально развиваться в единственном случае — на базе частной собственности на землю и вообще при частной собственности и рыночной экономике. Коллективизация при государственной собственности на землю — смерть для крестьянина. (Прим. авт.).