Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Мы живём теперь каждое лето у небольшой горной речки. Черкесское имя её Яшамба. Она течёт с нисходящих уже отрогов Главного кавказского хребта и скромно вливается в Голубую бухту Чёрного моря, за Тонким мысом, западнее аэропорта. В засушливое лето наша речка почти пересыхает, вернее, уходит местами под галечное дно, и всё равно живёт. Повыше левого её берега, на склоне пологого ущелья стоит наш летний дом.

Когда этого дома совсем ещё не было, мы жили летом в шаткой деревянной будочке. Электрический свет к нам тогда не поступал, воду брали мы у соседа. На маленьком пригорочке, под куском ржавой сетки, уложенной на обломки кирпичей, разжигал я собранный в лесу сушняк — здесь готовилась пища. Под дождём наш домик протекал, мы подставляли тазики, туда-сюда переставляли спальные места, желая обмануть дождевые струи. Нам хорошо жилось в этом домике. Мы были счастливы. Здесь я начал писать свою книгу.

А потом началось строительство дома. Было много шума, криков и бестолковости. Временами казалось, что ничем путным это не кончится. И вот пришёл к нам природный строитель. Звали его Георгий, и был он по виду старик.

Дом строился из шлакоблоков, каждый размером с четыре кирпича. Нести тяжеленный этот блок нужно двумя руками, переложив основной его вес себе на живот. Старый Георгий наставлял молодых, держа в каждой руке по блоку, просунув пальцы в полые их углубления. Он делал всё сразу, точно и навсегда. Когда вдруг оказалось, что одной двери не хватает и стали спорить, кто в этом виноват, Георгий огляделся, подобрал несколько отброшенных за ненадобностью досок, ухватил свою самодвижущуюся от прикосновения его руки ножовку и — чик-чик, стук-стук — минут за десять сотворил дверь, точно пришедшуюся в размер дверного проёма. Сейчас этой двери больше десяти лет, и менять её не приходит нам в голову.

Георгий знал, как построить, и мог построить дом любого размера и назначения. Такие, как он, когда-то построили старый Тбилиси. А Георгий для своей немалой семьи выстроил сказочный дом с бассейном. К просторному бассейну вёл гладкий каменный жёлоб. Он начинался на взгорочке за кустом садовой ежевики. В бассейне плескались внуки, а Георгий шёл домой с работы с двумя большими арбузами под мышками. Притаившись за кустом, он пускал по наклонному жёлобу арбузы и обнаруживал себя чуть позже, насладившись внучьим визгом после плюхнувших в воду арбузов.

Беда была в том, что жили они в Кировограде (на территории Азербайджанской ССР). До времени никто беды в этом обстоятельстве не предполагал. Когда же с азербайджанской территории стали изгонять армян, Георгия поначалу не трогали. Соседи-азербайджанцы любили его и уважали. Называли ласково — Жора. А Жора и сам объявил, что никуда отсюда не уйдёт, что он никого не боится, и в случае чего у него есть две двустволки. Когда же армянская семья осталась последней, к Жоре пришли самые почтенные и добрые соседи:

— Ты, Жора, знаешь, как мы к тебе относимся, но ты до завтра уйди. Так надо. Тебе так будет лучше.

И чтимый соседями Георгий со всем семейством ушёл из сказочного дома, унеся с собой то, что можно унести на руках.

Один из сыновей строителя Георгия живёт теперь в Геленджике. Он бьётся, бьётся, устраивая дом своей семьи. У него терпеливая жена именем Гаянэ и два неудержимо растущие сына.

Мир этого постепенно возводимого дома держится на справедливости отца и молитвенной заботе матери. В старшем сыне прослеживается храбрость вырастающего воина, а младший, кажется, обещает собою создать опору для семьи на науке учёного.

Я стою у растворенного окна, уже совсем вечер, темны кроны деревьев, за ними едва различается линия гор, всё постепенно сливается в ночной неразличимый пейзаж. Только что отплакали свою преднощную песнь шакалы, и вот уже завели цикады трескучий, такой уютный концерт. В небе две ранние звезды, но вот-вот сюда пожалует Большая Медведица. А в конце уже совсем невидного сада так хорошо шумит наша речка. Живая шумит Яшамба.

— Закрой дверь, храни тепло в комнате! — кричит мне с геленджикской террасы Ирина, а я не понимаю, зачем мне его хранить, и вообще — откуда он взялся? Ведь я его сегодня не варил…

Она же снова:

— Храните плов комнате!

Ну, ладно, дверь закрою… Ведь мы теперь в горах. Только откуда плов?

И в ночь на две тысячи уже пятый год я прижимаю эту женщину опять к своей груди и мысленно так нежно говорю: «Ну вот, чёрт побери, ты, кажется, добилась своего. Я всё-таки тебя действительно, наверное, люблю и, может быть, теперь уже навеки!»

И я заканчиваю книгу, когда Москва ещё не прожила свою сложную и утомительную зиму, — так назвал когда-то нашу зиму Иван Бунин.

Москва прожила свою сложную и утомительную зиму. А потом прожила Великий пост, Пасху и опять почувствовала, будто она что-то кончила, что-то свалила с плеч, дождалась чего-то настоящего. И было множество москвичей, которые уже меняли или готовились изменить свою жизнь, начать её как бы сначала и уже по-иному, чем прежде, зажить разумнее, правильнее, моложе…

Бог мой, ведь Москва и сегодня такая, чего с ней только не делали!

Когда всё это Бунин написал? Напечатал в Берлине в 1924 году, а писал, конечно, раньше, вспоминая (или воображая) себя — студента, живущего в гостинице «Северный Полюс» на Арбате.

Вот и пришло весёлое это время отъезда из Москвы «к отдыху на дачах, на Кавказе, в Крыму, за границей…» И вот уже катит студент на легковом извозчике за полтора целковых, мягко катит на дутых шинах вдоль Кремля, проезжает Ильинку, Покровку: ему ведь на Курский, на юг…

Что Бунин узнал бы в Москве, воротись он сюда году в пятидесятом? Он и Кремля бы не узнал. Только увидел бы, что здесь, в Москве, всё та же сложная и утомительная зима, которую надо прожить и стать разумнее, правильнее, моложе. Господи! Пусть хоть этот, не такой уж весёлый, закон Москвы остаётся у нас неизменным! Ведь что-то должно же оставаться…

Скоро и нам собираться туда, на Кавказ, по давным-давно простывшим следам знакомого студента, по тихо остывающим следам упокоенной нашей родни. Туда, туда, к югу, где с каждым годом всё трудней узнавать всё то, что так давно и так близко нам было когда-то знакомо.

А есть ли там, в родном Геленджике хоть что-то неизменное, ну, хотя бы что-нибудь, хоть как зима в Москве?

И вот уже не первый год мы видим: наш милый нежный Геленджик, как и Москва, проживает каждый раз свою сложную и утомительную зиму. Он проживает её стойко и строго, чтобы после начать снова жить, но уже разумнее, правильней, моложе. Геленджик убирает и благоустраивает дворы, не собираясь их покидать, а напротив, готовясь к приезду гостей, не только из Москвы, но и со всей Северной России. Таким вот странным образом Москву и Геленджик зима соединила — как будто бы и разная, но одинаково сложная и утомительная, пробуждения ждущая.