Лев Яшин - Записки вратаря

Как и условлено было заранее, после первого тайма я уступил пост в воротах моему сменщику и соседу по номеру в отеле югославу Шошкичу. Честно признаться, уступил не без огорчения: очень уж хотелось поиграть еще. Кажется, только вошел во вкус – и, пожалуйста, снимай перчатки. Но, ничего не попишешь, пришлось снимать: другому тоже ведь хочется.

В перерыве я наскоро переоделся и досматривал игру уже со скамейки запасных. А она до самого последнего момента была такой же красивой, элегантной, умной.

Забив во втором тайме два мяча, англичане победили – 2:1. И это тоже было хорошо. Они обыграли составленную из лучших игроков мира команду в день своего национального праздника, на глазах ста с лишним тысяч верных болельщиков, и оттого считали праздник удавшимся на все сто процентов. Англичане изобрели эту прекрасную игру, и они заслужили, чтобы торжество по случаю юбилея их любимого детища не было омрачено ничем.

Когда я, переодевшись, выходил из раздевалки, несколько английских репортеров уже поджидали меня у двери,

– Что вы испытывали в те два мгновения, когда вам удалось спасти ворота от верных голов?

– Ничего особенного. Я и поставлен был в ворота для этого. Если бы пропустил, вот тогда бы наверняка чувствовал себя плохо.

Приехав в гостиницу после игры, я увидел в нашем номере вконец расстроенного Шошкича. Он мучился воспоминаниями о пропущенных мячах.

– Вот ты – «сухой», а я... Из-за меня проиграли!..

– Напрасно ты терзаешься, – пытался я успокоить своего напарника. – Во-первых, мячи были трудные, их любой бы пропустил. А, главное, праздник у англичан, и пусть они сегодня радуются...

Сам утешал, а сам думал: молодец Шошкич! Какой же это вратарь, если не терзает себя за пропущенный гол? Обязан терзать. Если спокоен – значит, конец: какое бы ни было у него прошлое, будущего у него нет. Уверен, что и нападающий, не забивший гол, тоже должен судить себя строго. Только, к сожалению, нападающие обычно куда снисходительней к себе, чем мы, вратари.

Еще в раздевалке нас опять взяли в оборот журналисты, создавшие невообразимую тесноту и суету в просторном зале, облепившие со всех сторон и засыпавшие градом вопросов каждого из игроков.

Спасаясь от репортеров, футболисты быстро раздевались и убегали в душевую, а там их ждал вместительный бассейн, и скоро его голубая вода запенилась от груды белых, черных, коричневых тел.

Опять заставил всех хохотать неугомонный Шнеллингер. Белотелый настолько, насколько могут быть лишь рыжие, веснушчатые люди, он проводил своей большой пятерней по черному телу Джалмы Сантоса, а затем пристально, с деланным изумлением разглядывал руку: не почернела ли? А в душевой схватил мочалку, намылил ее и стал растирать стонущего от смеха Сантоса: может, побелеет?

Опять было все как всегда и всюду в футбольных раздевалках. Намыленные кидались на только что вышедших из душа и заключали их в свои пенные объятия. Растеревшись досуха полотенцем и сев в кресло, ты вдруг ощущал над собой холодную мокрую губку, чей-то галстук висел под потолком, и никто не понимал, как мог он туда попасть и как его оттуда достать. И все мы чувствовали себя так, словно знакомы тыщу лет и играем вместе давным-давно.

В отеле нас ждал торжественный банкет, быть приглашенным на который считалось за честь не только для известных в футболе людей, но и для видных деятелей в областях, не связанных со спортом. Все на банкете было обставлено пышно и в соответствии с самыми высокими требованиями этики. Достаточно сказать, что появление каждого из нас громогласно возвещалось человеком, одетым в костюм мажордома прошлого века. Впрочем, ни эта, ни прочие церемонии не мешали футболистам чувствовать себя на приеме вполне непринужденно. Я же имел случай убедиться, что мои партнеры по «сборной мира», отличавшиеся до матча спартанским режимом еды и питья, после матча ведут себя в этом отношении куда свободнее.

Следующее утро было утром прощания и разъезда. Для многих из участников того лондонского матча он был последним в их долгой и славной карьере, во всяком случае, – последним на международной арене. Большой футбольный мир в последний раз увидел на поле аргентинца Ди Стефано, француза Копа, испанца Хенто.

Думал ли я, их сверстник, что близится и мой час? Не думал и не хотел думать. И сам этот матч, и общение с превосходными спортсменами, перед чьим мастерством, кажется, склонило голову само время, помогли мне почувствовать себя молодым и полным сил. Уезжая из Англии, я верил: мне еще играть и играть. И я не ошибся. Прежде чем подарить свои перчатки моему молодому сменщику, уступив ему вместе с ними и место в воротах «Динамо», я еще сыграю сотни матчей – и на первенствах мира, и таких же вот, юбилейных, как этот, в том числе матч, который будет посвящен прощанию с футболом вратаря Льва Яшина. Но это случится еще нескоро...

Немного, совсем чуть-чуть, не удалось дотянуть мне до четвертьвекового юбилея – всего двух лет не хватило. Что и говорить, по меркам спортивным стаж не просто большой – огромный. А ведь и начал я не рано: в команде мастеров появился в 20 лет. Из известных мне футболистов дольше задержался на поле, пожалуй, лишь англичанин Стэнли Мэттьюз.

Четверть века в футболе – это несколько поколений. Моими партнерами и в сборной и в московском «Динамо» были не отцы и дети, а дедушки и внуки. Когда правый крайний знаменитого послевоенного «Динамо» Василий Трофимов, будучи в расцвете славы, забивал мне на тренировках голы, другой крайний, впоследствии игравший со мной в «Динамо» и в сборной,– Геннадий Еврюжихин только-только учился ходить.

Мое поколение вышло на поле в те годы, когда советский футбол только начинал вставать на ноги после неудачи на Олимпиаде 1952 года. Мне посчастливилось совершить круг почета на парижском стадионе «Парк де Пренс», когда команда СССР выиграла Кубок Европы 1960 года. Шесть лет спустя, тоже в составе сборной, но уже почти полностью сменившей состав, я получал бронзовую медаль на первенстве мира 1966 года. Застал я и более печальные времена, времена отступления, когда в течение нескольких сезонов подряд не удавалось нам закрепляться на первых местах ни в европейских первенствах, ни в мировых и олимпийских чемпионатах, ни в клубных континентальных турнирах.

Как изменился рисунок игры за десять лет! Ворота, которые я защищал в пятидесятые годы, атаковали, пять форвардов, а подступы к ним обороняли три защитника. Затем и тех и других стало по четыре. Потом число нападающих уменьшилось до трех, а в некоторых командах – и отнюдь не слабых – до двух. При мне исчезли инсайды и появились «правый» и «левый» центральные защитники. На моих глазах один из крайних форвардов уступил место на поле «опорному» полузащитнику. На моих глазах вместе с тактикой менялась техническая оснастка игры и принципы физической подготовки игроков. Да не перечислишь всех преобразований, какие претерпел футбол за эти бурные четверть века. И удивляться тут нечему: футбол – часть нашей жизни, а мы живем в век стремительный, в век, когда «покой нам только снится».