Леонид Леванович - Рассказы

Зал снова взорвался хохотом и аплодисментами.

— Включить в список Ковалевича! Давайте голосовать! — со всех сторон слышались возгласы.

Михаленок шел с трибуны, мужчины жали ему руку, хлопали по плечу: «Молодец, Иван Сазонович, крепко врезал!»

Между тем в президиуме шло совещание. Лидия Сергеевна что-то доказывала Карпухину, энергично махала руками, разводила их в стороны. Лицо ее было бледно, а шея покрылась красными пятнами. Видимо, секретарь райкома почувствовал настроение зала и понял: против людей не попрешь.

Когда поставили на голосование предложение Михаленка, в зале поднялся лес рук. Против был только Стрижак.

— Лидия Сергеевна, а вы за кого? — прозвенел чей-то голос.

— Я? Я… воздержалась, — и она, будто школьница, подняла руку.

Большинством голосов новым директором совхоза избрали Ковалевича.

Солнце свернуло с полудня, но припекало еще сильно. Михаленок шагал по лесу почти с полной корзиной грибов. Были в ней коричневато-желтые моховики, крупные и махонькие, как солдатская пуговица, золотистые лисички. На самом верху красовалось несколько боровиков. Иван Сазонович любил, чтобы белые грибы всегда были сверху.

Он вышел на выжженную некогда делянку, где теперь дружно поднимался березняк, а понизу пышно цвел вереск. Михаленок сделал несколько шагов и остановился: так сильно запахло медом. «Идешь — вересок переступи», — вспомнилось услышанное где-то поучение.

Над вереском жужжали пчелы. А над ними, будто коршуны, кружили хищные стрекозы: хватали пчел, металлически стрекотали блестящими крыльями и уносились прочь со своей добычей. Это было настоящее побоище. Никогда Михаленок не видел столько крылатых разбойниц, самой разной величины и самой разной окраски: зеленых, коричневых, блестяще-светлых. Над делянкой царил пчелиный и шмелиный гул и сухой металлический шорох крыльев: словно кто-то невидимый со всех сторон стрекотал ножницами. Вспомнил, как лязгала над ухом парикмахерша, которая называла детей «шпротами».

— Бедные пчелки! Сколько же вас не вернется домой, — тихо сказал он, подивился, что ни разу не видел подобной картины, пожалел, что не завел себе пчел. Чтоб не идти по вереску, повернул в сторону.

Шел и думал о жестокости природы. Однако стрекозы ловят пчел, чтобы жить самим, потому как питаются ими да мухами. Здесь происходит естественный отбор. Слабые погибают. А почему воюет человек? Почему уничтожает себе подобных? Вечный вопрос бытия.

Впереди было сухое болотце, поросшее сосняком и березками. Михаленок пошел напрямик — торопился, вечером нужно дежурить на току. Новый директор совхоза уговорил по ночам заведовать током на время молотьбы: руководить сушкой, погрузкой зерна. Михаленок сначала отказался, мол, здоровье уже не то, глаза подводят. И жена советовала не соглашаться, чтобы не таскаться по ночам. Но Коваленок не отступал, упрашивал:

— Вы же меня выдвинули. Так помогайте. Тогда и дела наши пойдут лучше.

Пришлось Ивану Сазоновичу согласиться. Ему было приятно, что с таким уважением относится к нему новый директор, что он, пенсионер Михаленок, «карандашик», которому чудом удалось уцелеть на страшной, кровавой войне, повернул собрание в другую сторону, и справедливость восторжествовала.

Иван Сазонович продирался через густой подлесок, упрекая себя, что не пошел в обход, по дороге. Вдруг ему показалось, что в чаще затарахтел трактор — мотор дизеля, так залопотала крыльями громадная птица, тяжело поднялась и, словно торпеда, ринулась в кустарник.

«Черт тебя дери! Напугал! Наверное, глухарь, — подумал Михаленок. — Значит, есть еще. Не всех перебили». Он обрадовался, что в ближнем лесу живут глухари. На днях, когда под вечер возвращался с грибами, видел семейку лосей.

Вскоре он вышел на дорогу. До села еще была добрая верста, а в ногах он уже почувствовал усталость: выходил он сегодня немало. В стороне от дороги лежала громадная ель — ветер вывернул ее с корнем.

«Дерево большое, а корни слабые», — отметил Михаленок, сел на шершавый ствол с густыми сухими сучьями. Толстый комель ели венчала темная шапка корней, которые торчали во все стороны. Он вытер вспотевший лоб, осмотрелся вокруг, увидел маленькую курчавую сосенку, прижатую сухими ветвями. Встал, освободил ее из плена, но деревце стояло, склонив верхушку, будто не верило, что можно свободно выпрямиться.

«Вот так и я жил. Боялся сказать, что думал. Считали меня винтиком, „карандашиком“. Эх, если б раньше можно было выпрямиться во весь рост», — вздохнул Михаленок и широким легким шагом направился домой.

1989

Перевод автора.

Как-то утром дед Авхим услышал жалостливый писк гусёнка, глянул за веранду и увидел в углу двора петуха, который колошматил малого гусенка. Дед бросился на помощь, но с другого конца двора, растопырив крылья летел гусак. Он опередил хозяина, сильно скубанул петуха за хвост, тот испуганно кинулся удирать. Гусёнок, прихрамывая, поплелся к своей семье, гусак задрал вверх красно-желтый клюв и победоносно загоготал. Гусыня ласково гегала, будто гладила клювом малыша, но в ее голосе слышались нотки упрека: что ж ты, озорник, отбился от семьи, вот и получил нахлобучку.

С того дня гусак люто возненавидел петуха и не давал ему проходу. Дед Авхим пробовал помирить их, но попытка не удалась. Он рассказал о конфликтной ситуации в хозяйстве бабе Просе, предложил:

— А может, в суп певника?

— Ты что? Такой молодой, красивый. Такой певун. Да и наседка еще не вывела цыплят. Куры без петуха яйца нести перестанут. Разве, что ты их топтать будешь? — игриво глянула Прося на мужа.

— От, раскудахталась! Тебя, балаболку, только зацепи, — проворчал дед, взял косу и пошел со двора.

Через несколько дней Прося сама увидела, как гусак загнал петуха в угол и долбал его со всей пролетарской ненавистью. Прося поймала гусака, зажала между ног крылья, подсунула петуху, что б он отомстил, напугал обидчика и тот больше не лез.

— Пыль-пыль-пыль! Петя, ходи, не бойся. Я держу твоего обидчика. Дай ему, что б он тебя бояся!

Петух осмотрелся, подошел поближе, мгновенно оценил ситуацию, сверкнул красно-оранжевым мстительным глазом и давай долбать гусака.

— Ну хватит. Проучил разбойника. Припугнул хорошенько и дос.

Прося отпустила гусака, тот рванул удирать без оглядки. Но петух, как коршун, взлетел вверх, догнал гусака. Вцепился на спине и начал клевать в шею. Гусак кружил по двору, но сбросить наездника не мог. Такого поворота баба Прося не ждала. Теперь ей довелось спасать гусака. Ухватила она веник-деркач, согнала петуха-забияку.