Валентина Мухина-Петринская - На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни

— Пройдемте со мной, — вполголоса сказала она и, когда я, что называется, вытаращила глаза, пояснила: — Я из НКВД.

Я шла рядом с ней, соображая, зачем, интересно, меня туда вызывают? Решила, что как свидетеля по делу Иосифа Кассиля. Кассиль был арестован уже с полгода, а я была очень дружна и с ним и с его женой Зиной. Пока дошли до НКВД, я обдумала целую защитительную речь. Почему-то мне не приходило в голову, что это арестовывают меня. Как я потом узнала, ее только сегодня назначили моим следователем, и у нее еще не было ордера на мой арест. Мы поднялись на третий этаж и шли точно таким коридором, какой был в приснившемся мне сне. Но комната, куда меня привели, оказалась солнечной, даже уютной, и там сидели два симпатичных молодых человека.

Оставив меня с ними, «обезьянка», как я уже мысленно окрестила ее, быстро ушла к начальнику. А мы тем временем разговорились… Оказалось, что один из этих молодых людей тоже был на Алданских золотых приисках, в Незаметном. Мы даже вспомнили наших общих знакомых, комичные сценки из жизни золотоискателей. Когда мой следователь, та самая женщина, вернулась, я весело хохотала во весь голос. Она негодующе уставилась на меня своими злыми черными глазками.

— Вы арестованы, — заявила она. Я удивилась.

— За что?

— Вас вызовут на допрос, и вы узнаете.

— А-а. Вы меня сейчас отправите в тюрьму?

— А куда же еще?

— Видите ли, я проголодалась. У вас, конечно, есть тут буфет? Возьмите мне, пожалуйста, кофе и что-нибудь съестное.

— Вас покормят в тюрьме.

— Но обед, наверное, уже прошел?

На этом меня отправили в тюрьму. Там я сначала попала в канцелярию. Посреди комнаты стояли два следователя и тихонько переговаривались о чем-то. Ко мне подошел лысый толстяк, подвел меня к столику, на котором были разложены открытые плоские ящички, и стал брать у меня отпечатки пальцев.

Он делал это так старательно и так от усердия сопел, что пот выступил на его лбу и на лысине.

«О господи! Какой идиотизм!» — подумала я, и вдруг мне стало так смешно, что я, не выдержав, громко расхохоталась. Оба следователя обернулись.

— Истерика, — констатировал один. Его товарищ встретил мой смеющийся взгляд.

— Никакая не истерика, — с какой-то горечью заметил он, — ей действительно смешно.

После взятия отпечатков меня отвели в камеру на четвертом этаже. В камере находилось пятеро женщин, арестованных этой ночью либо утром этого дня. Все пятеро, видимо, уже устали плакать. Мое имя было им известно, и они дружно ахнули, что меня тоже арестовали. Из этих первых сокамерников мне запомнились двое. Молодая девушка Валя, харбинка (в эту ночь забрали также ее сестру и мать, всю семью; отец давно умер).

Затем научный работник Ольга Борисовна, тридцати восьми лет, микробиолог. Муж ее был физик, его тоже забрали в эту ночь. Их грудного ребенка, шестимесячного сынишку, увезли в детдом…

— Мы женаты пятнадцать лет, но у нас не было детей, — горько жаловалась Ольга Борисовна, — я столько лет лечилась… и вот родила, сына. Сколько было радости! Мы были так счастливы. Я назвала сына, как и мужа, — Олег. А теперь… что с ним, моим крошкой?..

Вечером меня вызвали на допрос.

— Кто на букву «М»?..

Старший следователь Александр Данилович Щенников оказался еще молодым, лет тридцати, довольно красивым мужчиной. Серые, стального цвета глаза смотрели жестко, недобро, но мне показалось, что в глубине его глаз затаилась щемящая боль и растерянность.

Этот жесткий человек с первого дня вызывал у меня непонятное чувство жалости к себе…

Когда мы покончили с анкетой, я устроилась на стуле поудобнее и спросила:

— Так почему меня арестовали? Следователь на мгновение отвел глаза, но заставил себя посмотреть мне прямо в лицо.

— Вам придется подписать этот протокол… прочтите… из него узнаете, в чем вас обвиняют.

Я прочла и удивленно посмотрела на Щенникова.

— Вы не находите, что это уж чересчур глупо? — спросила я.

Согласно протоколу меня и моих товарищей обвиняли в попытке «реставрации капитализма методом террора и диверсии».

— Вы думаете, я это подпишу? — спросила я.

— Раньше или позже подпишете, — устало уронил следователь.

— Но, товарищ следователь…

— Называйте меня… меня зовут Александр Данилович.

— Поняла. Постараюсь никак вас не называть. Послушайте, смотрите мне прямо в глаза и скажите, что вы сами верите в это… ну в эту чушь!

Щенников усмехнулся: «Черт побери, что я — круглый идиот, не понимаю, кто передо мной сидит?»

— Ладно, — добавил он, — вы сегодня устали. Все-таки арест — это травма, отправлю-ка я вас лучше спать» если, конечно, уснете… Постарайтесь уснуть. Завтра я вас вызову.

— Спасибо, — сказала я. — У меня к вам просьба: необходимо уведомить о случившемся маму, ведь она теперь от беспокойства с ума сходит.

— Не положено.

— Как не положено?.. Но ведь это жестоко. Одну ночь не явлюсь домой, другую, мама может подумать, что со мной случилась беда.

Щенников взглянул на меня с любопытством.

— У вас действительно беда, Валентина Михайловна.

— Какая же это беда? Я жива, здорова. Если хотите знать, мне даже очень интересно посмотреть, какие у нас тюрьмы, какие методы следствия…

— Ваша мама обратится в милицию, — перебил меня Щенников, — там ее надоумят, где вас искать…

Утром меня не вызывали, а вот после ужина, заглянув в камеру, осведомились, кто тут есть на букву «М»?

— Мухина, — отозвалась я.

— Собирайтесь к следователю. Быстренько.

У Щенникова я, к моему удивлению, застала нескольких молодых следователей; как я поняла, их прислали для ведения перекрестного допроса. Они удобно расселись на диване, на стульях и уставились на нас, как в театре.

Щенников вновь стал убеждать меня подписать протокол. Убеждал на всякие лады: и уговаривал, и угрожал.

Однако то один, то другой из молодых следователей-стажеров вставал, заходил за спину Щенникова, словно хотел посмотреть в окно, и незаметно делал мне красноречивые знаки: дескать, не подписывай.

Щенников обратился к следователям:

— Я что-то вас не слышу. — И стал раскуривать папироску.

Но перекрестный допрос явно не получался. Они что-то мямлили, тянули. Один ни к селу ни к городу стая рассказывать о том, как героически вел себя один из его подследственных, но спохватился, перевел разговор на то, почему мой следователь, которая меня арестовала, отказалась вести следствие.

Хмурившийся Щенников внезапно расхохотался. Оказывается, она подала заявление на имя начальника НКВД, что Мухина — опытный, матерый враг народа — ей не по зубам: потому что она смеялась во время ареста и у нее не пропал аппетит. Все дружно захохотали.