Время собирать пазлы - Александр Мурадян

По натуре он был человек незлобивый. Уж как он справлялся с таким норовистым контингентом, как педагоги, я не знаю. Но не помню громкого «директорского» голоса, гневного осуждающего пафосного выступления. Этим отличалась предыдущая директриса Мария Давыдовна^[4]. Я её плохо запомнил, это было в начальных классах.

А как мужчина Марклен Гарегинович был из клуба ходоков. В одно время в школе появилась третья «англичанка», белокурая Лилия Фёдоровна, с крупными локонами закрученных волос, с яркой помадой, широкой улыбкой, звонким голосом и бросающейся в глаза неприкрытой сексапильностью. Я помню своё очарование («какая красивая!») раннего подростка, неотрывно наблюдающего за ней на улице или во дворе школы. Однажды я увидел её, завораживающую, привлекательную, в светлом плаще, на высоких каблуках, идущую под руку с мужем, кажется старшим лейтенантом. Он был явный лох. У таких жёны всегда гулящие. Так вот, уже давно окончив школы и институты, уже, будучи зрелыми семейными людьми, в одном разговоре Дирёп^[5] рассказал, что как-то вечером уж не помню, по какой причине он рыскал по школе и распахнул дверь одного из дальних кабинетов на третьем этаже. Прямо на первой же парте англичанка лежала одетая с задранной юбкой, а сверху всей массой могучего тела её покрывал наш Марклен Гарегинович. Дирёп по-скорому ретировался и исчез. Но судя по тому, что сразу после этого события у него по английскому пошли сплошные пятёрки, англичанка поняла, что ученик застукал её на грехе и посильно компенсировала его молчание.

Жена директора, Роза Аветиковна, преподававшая нам армянский язык и литературу, очень меня любила. Она написала на полях книги, служившей альбомом памятных записок выпускника: Չկա՛, Ալեքսանդրի նմանը չկա՛^[6]. Здесь уместно разъяснить причину моего хорошего знания родного языка.

Началось это значительно раньше, в классе седьмом. Тогда учительницей армянского была Джульетта Аршалуйсовна, полная женщина с очень приятными чертами лица персидского типа, кстати, знавшая фарси и написавшая мне в альбоме выпускника мою фамилию и имя арабицей, справа налево. Я до сих пор помню, как пишется Саша: ساشا. Диктанты я писал безупречно, у меня чутьё к правописанию. Кроме диктантов, изучение родной литературы состояло в прочитывании дома заданных произведений и пересказе содержания у доски. В один день я попросил отца помочь, ибо не успевал прочесть, а читал я, увы, медленно, язык родной знал абы как, только бытовой, сильно засоренный русскими словами. Этот позор был свойствен всем нам, армянам, учившимся в русской школе. До сих пор мне стыдно за моё бедное знание родного языка, незнание истории моего народа, незнание моей страны, по которой тоскую с годами всё больше, любимой, но не познанной, не исхоженной, не облюбованной. Я ещё не утратил надежды, что смогу вернуться и возвратить долг моей родине, моему народу. Я уже более четверти века служу Русскому царю, русскому народу. А своему отдал только пятнадцать лет профессиональной деятельности. И кто я после этого? Без пафоса, увы, не получилось.

Итак, папа, мой родной папочка, на первый раз рассказал мне содержание повести. Я потянулся рукой отвечать еще раньше, чем Джульетта Аршалуйсовна стала оглядывать приникший класс. Никто не учил армянский толком. Шла третья четверть, самая длинная, восемь уроков армянской литературы. После первой пятёрки пошли один за другим. Папе, похоже, просто понравилось перечитывать и пересказывать хорошо знакомые ему произведения. Я никакого дискомфорта от этой ситуации не испытывал. В классном журнале напротив моей фамилии выстроилась шеренга из восьми пятёрок. Более всего мне не понятно, как Джульетта Аршалуйсовна всю третью четверть обходилась ответами одного ученика? И всегда говорила классу: Ալեքսանդրից օրինակ վերցրե՛ք^[7].

Так продолжалось всю школу. Я плавно перешёл с моим отцом-наставником к Розе Аветиковне в девятом классе. Я окончил школу с десятью «отлично» в аттестате, из которых одна, за родной язык и литературу, не была заслуженной. Папа, прости! Я тебя понимаю, твоя помощь была в стиле соцреализма. Я же свою леность преодолел только к 40 годам, уже в России. Преодолению себя и своих недостатков я обязан циклу по психотерапии под началом Михи Исаева и Валеры Хмелевского, а затем многолетней приверженностью к учению толтеков — Кастанеде, Марезу, Санчесу^[8]. И моей ностальгии.

Отношение Розы Аветиковны ко мне имело некоторую нездоровую окраску. У меня была пара случаев диктантов и изложений, где я точно знал, что сделал ошибку в правописании, но получив свою работу после проверки с неизменной пятеркой, замечал там исправления, якобы сделанные мною (на правах помарки). Вот такая учительская «любовь»! Кстати, у нашего старшего сына, Алекса, в школе^[9] была обратная ситуация: химичка Любовь Ивановна Миронова «исправляла» синей ручкой правильное решение на ошибочное и «обоснованно» занижала оценку. Такая вот учительская «нелюбовь»!

Раз уж глава о директоре школы разрослась на всё его семейство, пару слов скажу о его дочках. Старшая, Марине, ровесница моей сестры Аси, безуспешно попыталась поступать в мединститут в 70-м, когда Ася поступила в университет, также безуспешно попыталась в 72-м, в год моего поступления. Помню, тогда Ася спросила меня, если Марине поступит, буду ли я с ней дружить во время учёбы? Ситуация не сформировалась, Марине провалила экзамены в очередной раз. И я не был склонен проявлять искусственную дружбу по местечковому принципу. У меня с ней не было ничего общего, только здоровались при встрече.

Карине Минасян, как и её старшая сестра, рано вышла замуж и рано развелась. Несколько раз мы виделись после школы, когда собирались выпускниками. Помню, мы собрались у Толика Дзюбы дома, а Карине пришла с городским приблатненным парнем с погонялом Քեռի^[10]. Казо по этому поводу плевался и крыл матом. А Коля Яралян, этот непревзойдённый балабол, говорил о Карине: «Ես հաստատ գիդեմ՝ զարգվում ա աջ ու ձախ, աջ ու ձախ^[11]», — и покачивал указательным пальцем, как маятником метронома, вправо и влево.

К чему эти отрывочные све́дения о дочках Марклена Гарегиновича? К тому, что напрашиваются ассоциации: папа любодей — дочка мессалина. Это не закономерность, но бывает часто. E fructu arbor cognoscitur^[12]. А может, бывает не чаще, чем у «приличных», но мы это скрываем, бережем реноме.

Я уже работал рентгенологом, как однажды Марклен Гарегинович зашёл ко мне, чтобы сделать снимок. А в конце, как-то смущенно проговорил шаблонную армянскую фразу, знакомую каждому врачу, мол, как отблагодарить тебя за услугу, Александр? Я не без пафоса, но с удовольствием ответил моему директору школы: «Марклен Гарегинович, вы научили