Заходер и все-все-все… - Галина Сергеевна Заходер

В ответ он поцеловал мне руку.

Выпили за моего любимого. Именно «за него». Боря, осушив первую рюмочку за меня, больше не пил и не прикоснулся к обеду, отломив только кусочек свежего бородинского хлеба, который привезли гости.

Я пошла на кухню, чтобы принести десерт, оставив компанию в самом веселом расположении духа.

Вдруг наступила тишина. За мной прибежали: «Галя, Боре плохо…»

Голова склонилась на грудь. Обморок. Совсем мгновение. Я обняла его, поддерживая голову. Дали сердечных капель. Открыл глаза, слегка смущен.

— Ничего, мне уже хорошо.

Бледный. С трудом уговорили прилечь. Тут же вызвали «скорую». Там сказали, что к Заходеру они приедут не теряя ни минуты.

Боря быстро пришел в себя. Не понял, что произошло, пытался шутить, но слабость взяла верх, и он согласился лечь.

Услышав мои объяснения прибывшему доктору, спросил с удивлением:

— Что, разве у меня был обморок?

Сделали кардиограмму. Сердце в норме, только низковато давление. От укола отказался. Дали совет, уехали.

Гости долго сидели, не решаясь оставить меня одну с больным. На столике остались непрочитанные стихи.

Перед сном. Сижу возле него на кровати.

— Ты выключила компьютер?

— Выключила, не волнуйся.

— Почему ты не снимала Аллочку, она так хорошо сегодня выглядела… Посмотри, какие жилы выступили у меня на руке… Ой, что-то мне совсем плохо…

Связываюсь по мобильному телефону с лечащим врачом, который как на грех уехал на дачу. Известно, начались праздники…

Вроде все правильно сделано. Давление поднялось. Стало 140 на 100. Боря успокоился.

Разговор о смерти. Мысли о кончине возникли из ощущения той легкости перехода в другой мир, которую он всего лишь на короткий миг, но ощутил. Вернее, не ощутил. Вот сидел, радовался нашей беседе — и вдруг ничего нет. А вернувшись «оттуда», даже не понял, как близок был к этой опасной двери. (Вспомнил мою картину «Последняя дверь».)

Боря высказал некоторые пожелания на случай своей внезапной кончины. Напомнил о завещании. Моя попытка уклониться от разговора не помогает. Я и не уклоняюсь. Напомнил, чтобы не забыла, что есть завещание, где лежит, сказал еще раз главное, что мы неоднократно так или иначе обсуждали.

— Я спокоен, у тебя все есть. Не будет никаких забот.

Следующий день.

Давление низкое. Верхнее не выше 110–100. Нижнее катастрофически падает, от 75 до 45 (это уже к приезду «скорой помощи»). Боря спит.

Опять разговариваю с нашим врачом. Обещает приехать через полтора часа.

Смотрю внимательно в родное лицо. Оно пугает меня. Пронзает ощущение непоправимости происходящего. Не теряя ни секунды вызываю «скорую».

Врач требует немедленной отправки в больницу.

Боря: «Не отдавай меня…»

Судорожно собираю его вещи, стараюсь не забыть нужные лекарства, привычные предметы ухода, одежду. Получается большая сумка.

Носилки не проходят в дверь спальни. Приходит Альберт Николаевич Ширяев (сосед) с сыном, кладем Борю на простыню и на ней выносим к носилкам. Машина кажется без рессор, трясет так, что даже мне трудно сидеть, поддерживаю голову больного, укутываю пледом. Ширяевы едут следом на своей машине.

В приемном покое не торопятся. Боюсь оставить его на неустойчивой каталке. Боря пытается повернуться. Я уговариваю его лежать спокойно: того и гляди — упадет. Тороплю сестер. Наконец появляются. Берут анализ крови. Боря смотрит на меня, даже не пойму — то ли с юмором, то ли с тревогой, но вопрос задает совершенно в своем ключе: «Интересно, а шприц у них стерильный?» Этот вопрос меня несколько успокаивает относительно его состояния, правда, ненадолго.

Перед дверями реанимационного отделения, куда пускают только меня, без моих соседей-провожатых, просят раздеть его полностью. О вещах и речи быть не может.

Кровь, кровь на клеенке каталки…

Надо снять футболку. Пытаюсь разорвать ее сверху — не получается. Снизу — рву чуть ли не зубами, из последних сил. Боря опять в своем стиле:

— Что, у них ножичка не нашлось?

Подумать только, это были его последние слова, услышанные мною…

Тороплюсь отдать его в распоряжение медиков: мне кажется, чем раньше начнется лечение, тем больше шансов на спасение. Увезли. Даже не помню, попрощались ли мы хоть как-нибудь?

Из разговора врача со мной, несмотря на его успокаивающий тон, понимаю, что шансов у нас мало.

Стою на крыльце больницы, ожидая соседей-помощников, которые пошли покупать необходимые Боре препараты, названные врачом-реаниматором. Рядом огромная сумка с его вещами, пледом. Солнце садится. Мысли, мысли, одна страшней другой.

Снова поднимаюсь в реанимацию. Мне говорят, что больному сделали все, что полагается, предлагают успокоиться и ехать домой. Успокоиться не удается, но уезжаем.

В стрессовых ситуациях во мне пробуждается жажда бессмысленной деятельности. Помню, еще подростком, узнав о неожиданной смерти папы, ринулась мыть полы. Исключение — смерть двухлетнего сына: впала в сон.

Теперь кинулась стирать. Плед, который я опустила в воду, окрасил ее в красный цвет…

Позвонила в реанимацию. Мне сказали, что Заходер сейчас заснул, но перед сном просил позвать меня, просил найти его лечащего врача.

— Передайте ему, что я его очень люблю.

— Передадим, передадим…

Вскоре после полуночи телефонный звонок. Хватаю трубку. Слышно, что там кто-то есть, но молчат, не откликаются. Жутко. Позвонить самой? Боюсь узнать правду. Наверное, ошиблись номером.

Утром звоню.

В ответ два коротких страшных слова: «Он умер».

Растаял.

На столике — его непрочитанные стихи:

В бокале — черная роза…

Письмо в «Никуда»

Кому: Борису Заходеру.

Копия: Господу Богу.

Тема: Дом без тебя пуст…

15 августа 2001 года.

Мой дорогой, единственная настоящая моя любовь, муж мой!

Я уезжаю отдыхать, впервые без твоего поцелуя и напутствия.

На сердце так тяжело, словно я оставляю тебя одного.

Скоро год, как ты навсегда ушел из Дома, который так много значил для нас, — никого нет на свете дороже тебя…

Целую. Твоя Г.

Это письмо я отправляю через Интернет.

Тотчас после команды «отправить» получаю ответ: Не удается найти «Господу Богу». (Совпадений не найдено.)

Что у них там — юмора совсем нет? На что надеялась? Не ты ли написал:

9 сентября 2001