Валентин Бережков - Как я стал переводчиком Сталина

— Тогда и я остаюсь, — твердо говорит отец. — Откажусь от этой комиссии…

Если бы они знали, какие мытарства нашей семье предстоят в годы гражданской войны, да и после нее, плавание через океан, даже под угрозой германских подводных лодок, показалось бы им увеселительной прогулкой. Случай, который много значил в моей жизни, сыграл со мной, еще находящимся в утробе матери, первую шутку. Не будь бабушка столь упрямой, я бы родился в Соединенных Штатах. И, быть может, оказался бы переводчиком не Сталина, а Рузвельта…

В моей маленькой комнате, расположенной в северном крыле здания Совнаркома в Кремле, тишина. Лишь каждые четверть часа со Спасской башни доносится перезвон курантов. На окнах черные шторы затемнения: конец июля 1941 года. В любой момент можно ждать сигнала воздушной тревоги, оповещающего о приближении немецких бомбардировщиков. Глубокая ночь. Но весь огромный правительственный аппарат продолжает действовать. Сталин еще занят делами в своем кабинете, и каждый высокопоставленный деятель, будь то член политбюро, нарком или военачальник, остается на месте в ожидании возможного вызова к «хозяину».

Час назад по «вертушке» нарком оборонной промышленности Устинов спросил меня, не ушел ли Молотов домой. (Мы с Дмитрием Федоровичем работали вместе весной 1940 г. на заводе Крупна в Эссене.) Он откровенно пояснил, что все свои дела в наркомате закончил и мог бы уехать. Но «хозяин» не любит, когда не застает подчиненных на месте. А уход Молотова — верный сигнал к тому, что и Сталину больше никто не понадобится.

— Сообщи, пожалуйста, когда твой уйдет, — слышится усталый голос. — Мне рано вставать, ехать на полигон. Хоть бы на пару часов сомкнуть глаза… Но Молотов, насколько я знаю, пока не собирается уходить. Сегодня у Сталина была долгая беседа с прибывшим в Москву Гарри Гопкинсом, личным представителем президента Рузвельта. Сталин очень многого ждет от этого визита. Стремительное продвижение немцев в первые недели после вторжения вынуждает его искать союзников, и Соединенные Штаты, несомненно, самый желанный из них. Он приложил все усилия к тому, чтобы убедить посланца президента: Советский Союз не капитулирует и будет сражаться до полной победы над фашизмом. На следующей встрече с Гопкинсом Сталин обещал представить подробные данные о нуждах Советского Союза в военных материалах, и поэтому Молотов вместе с Микояном и военными экспертами сейчас готовил необходимую документацию.

С содержанием беседы с американским эмиссаром — первым высокопоставленным лицом, прибывшим из США в Москву после гитлеровского вторжения, утром должны быть ознакомлены члены политбюро. Мне поручено сверять текст подготовленного протокола с наскоро сделанными пометками Литвинова, переводившего эту беседу.

Одно место в записи коробит меня. Сталин сказал Гопкинсу, что нападение Германии на Советский Союз было неожиданным. Он, Сталин, полагал, что именно сейчас Гитлер не нанесет удара. И хотя для нас всех Сталин — непререкаемый авторитет, мне трудно согласиться с таким его утверждением. Как это могло быть? Ведь мы в нашем посольстве в Берлине имели достоверную информацию о готовящемся вторжении. Знали даже точную дату — в ночь на 22 июня. Все эти сведения посольство пересылало в Москву. Неужели Сталину этого не докладывали? Информация шла не только от посла в Германии Деканозова, но и от военного атташе Туликова и военно-морского атташе Воронцова. Каждый из них имел свой надежный источник, все данные совпадали.

Ставшие теперь достоянием гласности неоспоримые факты свидетельствуют о том, что Сталин располагал достовернейшими сведениями о готовящемся нападении. Помимо сигналов из Берлина к нему поступили предупреждение Черчилля, а также информация Рихарда Зорге из Токио. У него имелись подробные данные о завершении концентрации германских войск вдоль границ СССР и о том, что части вермахта полностью отмобилизованы и изготовились к атаке. Сразу же после того как заместитель Гитлера по нацистской партии Рудольф Гесс приземлился в Англии, Сталин получил еще одно подтверждение грозящей нашей стране опасности: советский разведчик Ким Филби, занимавший высокий пост в британской секретной службе, передал в Москву информацию о предстоящем нападении на СССР и о том, что Гесс, сообщив об этом, пытался добиться согласия Великобритании держаться в стороне от конфликта.

Наконец, ночью 21 июня на стол «хозяина» легло донесение о перебежчиках, которые, рискуя жизнью, переплыли Буг и Днестр, чтобы в последний момент предостеречь советское командование о начинающемся через несколько часов вторжении.

Ничему этому Сталин не верил. А когда то, о чем его предупреждали, свершилось, он сгорал от стыда: всезнающий и всевидящий «вождь народов» вдруг оказался слепцом.

Несомненно, Сталин понимал, что Гопкинс информирован, хотя бы в общих чертах, о предостережениях, которые поступали в Москву. Своим заявлением о «неожиданном нападении» он, видимо, хотел 10 упредить возможные недоуменные вопросы американского гостя. Но что подумал об этой уловке такой проницательный человек, как Гопкинс? Не мог же он допустить, что в жесткой сталинской государственной структуре подчиненные осмелились скрыть от «мудрого вождя» столь важную информацию? Гопкинсу следовало бы поинтересоваться этим. Но он, проявив вежливость, промолчал.

В свете этого эпизода важно учитывать особое отношение Сталина к Гитлеру. Они никогда не встречались. Но Сталин ждал такой встречи, испытывая к нацистскому диктатору своеобразное тяготение. Судя по высказываниям Гитлера, он тоже высоко ценил Сталина. У них было немало общего. Их методы овладения волей масс во многом совпадали.

Работая в нацистской Германии в 1940 году, я наблюдал поразившую меня картину. То же обожествление «вождя», такие же массовые сборища и парады, на которых участники несли портреты фюрера, а детишки подносили ему букеты цветов. Очень схожая помпезная архитектура, героическая тема в живописи, подобная нашему социалистическому реализму. Упрятав в концлагеря и уничтожив всех инакомыслящих, Гитлер, подобно Сталину, с помощью интенсивной идеологической обработки добился того, что его стала боготворить толпа. Я наблюдал «парад победы» в Берлине на Зигесалле после возвращения из Франции победоносных дивизий вермахта. Стоя рядом с трибуной, видел, как люди тянулись к Гитлеру, когда он проезжал мимо них в открытом «мерседесе». Женщины поднимали вверх младенцев, чтобы он прикоснулся к ним. Ненавидя народ, он умел ему польстить, величая «расой господ». Сталин тоже, отечески улыбаясь маршировавшим мимо ленинского мавзолея и громко славившим его демонстрантам, льстил им, называл их «строителями коммунизма». И тут же тихонько, себе в усы, обзывал дураками.