Арнольд Фирт - Феномен Норбекова

Надо сказать, в попытках проснуться я несколько раз видел МСН, но как-то мельком, как-то он все время от меня убегал. А тут вдруг явился мне обстоятельно, и мы, представьте, долго разговаривали.

Очень странный сон!

Поскольку тут, оказывается, есть бумага и ручка с синими чернилами, запишу его, как помню. Для последователей МСН все, что с ним связано, бесценно, даже сновидения. Кому этого не знать, как не мне!

Прихожу я будто бы к МСН и застаю его перед большим зеркалом. Вид у него бесконечно утомленный. Подцепив пальцем прядь волос, МСН устало стаскивает с головы... скальп! Я пугаюсь, но, к счастью, ничего ужасного не происходит: на голове учитель расправляет жесткие завитки огромного вороного парика; концы его ложатся МСН на плечи. Посмотревшись в зеркало и немного подумав, МСН сдергивает его, но на месте первого парика немедленно оказывается другой — белый, с буклями, вроде тех, что мы привыкли видеть на портретах Моцарта и князя По-темкина-Таврического. Одним ловким движением МСН стаскивает и его, швыряет в зеркало, и белый парик исчезает. Теперь на голове у МСН блестящая лысина и длинный чуб-оселедец. Подавшись вперед, сжав пальцами подлокотники (он сидит в кресле), МСН внимательно разглядывает свое отражение и напевает — тихо, но так, что можно разобрать слова: « Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю...».

— Что вы делаете? — не выдерживаю я.

МСН строго оборачивается ко мне:

— Сколько раз воплощался Будда?

Вообще-то я этого не знаю, но ответ приходит сам собой:

— Пятьсот пятьдесят!

— Значит, я его обогнал, — говорит МСН. — На восемь жизней. И там еще с десяток осталось. И чего это я хапнул столько билетов на это «чертово колесо», которое называется жизнью?

— Как? И вы все их помните? — изумляюсь я.

— Все помнить — крыша поедет, — отвечает МСН с присущим ему чувством юмора. — Конечно, не все, так, двадцать — двадцать две. Но все-таки побольше, чем Нострадамус: тот помнил только пять.

Меня разбирает любопытство.

— А кем бы были в прошлых жизнях, МСН? — спрашиваю я.

Он машет рукой:

— Да кем я только не был! Даже женщиной был.

— Не может быть!

— Три раза, — уточняет МСН.

И рассказывает мне следующее.

Первый раз он был восточной луноликой красавицей. (Я так понял, что речь идет о Средних веках, — точнее не скажу, я не историк.) Это была самая молодая и красивая женщина в гареме, и в придачу она лучше всех исполняла танец живота, до которого владелец гарема был большой охотник. Он питал прямо-таки патологическую страсть к этому самому танцу. Красавице не давали толком ни поесть, ни поспать. Не успеет перевести дух — а ее уже снова заставляют танцевать перед повелителем: то на ковре, то у фонтана, то в саду, то на крыше, то в стойле, то на мельничном жернове, то в птичьей клетке. Пока наконец изощренная фантазия этого балетомана не довела гурию до кончины. Однажды хозяину вздумалось взгромоздить ее для исполнения танца на ветку фигового дерева. С перепугу бедняжка оступилась и разбилась насмерть.

МСН дал себе слово, что если и рискнет когда-нибудь воплотиться в женском облике, то ни за что не будет красавицей, а тем более на Востоке. И слово он сдержал. Во-первых, продержался на мужских ролях аж до XIX столетия. А во-вторых, его новый дамский облик уже не был прекрасным, а был просто симпатичным, и то, смотря на чей вкус.

Освоившись в новом воплощении, он обнаружил, — то есть она обнаружила, — что зовут ее Марья Дмитриевна и живет она в городе Семипалатинске, а замужем за мелким чиновником. А муж у нее хоть и добрый человек, но беспробудно пьет, из-за чего в приличных домах их не принимают. И от такой жизни нервы у нее вконец расшатались.

Но этого мало. Едва муж допился до того, что оставил Марью Дмитриевну вдовой, как она снова вышла замуж. На этот раз за Федора Михайловича Достоевского. Она была первой большой любовью писателя. Тогда его еще не знали как классика русской литературы, а знали как бывшего каторжника, а ныне ссыльного и унтер-офицера, живущего в долг. Он тоже был очень нервным человеком, так что все годы совместной жизни супруги ежедневно ссорились. В гости Марья Дмитриевна по-прежнему не ездила, потому что не было денег на наряды. Конечно, Федор Михайлович с каждым годом писал все больше гениальной прозы, но это не спасало положения, так как Марья Дмитриевна из литераторов больше всего любила Тургенева, а Достоевский терпеть его не мог. Поскольку в первую же ночь после венчания с Достоевским случился эпилептический припадок и пришлось вызывать врача, Марья Дмитриевна все время опасалась за его здоровье. И, как оказалось, совершенно напрасно. Потому что Федор Михайлович, несмотря на свою эпилепсию, прожил еще долго, а она умерла от чахотки.

Между прочим, сидя у постели смертельно больной жены, писатель мечтал о другой женщине. Но об этом «Марья Дмитриевна» узнала уже после своей смерти.

И хотя все героини прозы Достоевского, отличающиеся бледными щеками, лихорадочным взором и порывистыми движениями, написаны с Марьи Дмитриевны, МСН относится к классику прохладно.

Чтобы как-то сгладить тяжелое впечатление от этого воплощения, МСН почти сразу же ушел в новое, которое оказалось таким значимым и захватывающим, что он начисто забыл о тяготах женской доли. И решил для развлечения в третий раз попробовать себя в дамской роли. (Это было как раз предыдущее воплощение МСН.)

Он очутился в Москве (где, кстати, испустил дух в облике Марьи Дмитриевны в XIX веке), в советское время. Эта его «ипостась» вышла замуж совсем молоденькой за человека, который находился под сильным влиянием своей матери. Свекровь была властной женщиной, убежденной стахановкой и коммунисткой. Она требовала, чтобы невестка выполняла тройную норму в пору лепки пельменей и засолки огурцов, запрещала ей носить туфли на каблуках и блузки без рукавов и заставляла вечерами читать и конспектировать собрание сочинений В. И. Ленина в пятидесяти пяти томах. Когда с полки доставали тридцать седьмой том, случилось непоправимое. Молодая женщина упала с высокой стремянки. Правда, стремянка придавила свекровь, но невестка не успела этому порадоваться, так как они со свекровью скончались в больнице практически одновременно.

После этого МСН поклялся никогда не воплощаться в женском облике.

Знаете, что я подумал, проснувшись? Я вспомнил один из анекдотов, пользующихся среди норбековцев особой популярностью.

«Решили в лесу всем зверям установить по стационарному телефону. Ну, несколько дней работы, и дело сделано. Поставили телефон и мышке. Она поднимает трубку, набирает номер местного медведя и пищит: