Виктория Календарова - «Расскажите мне о своей жизни»

В то же время мы не стремились к обязательному обеспечению статистической репрезентативности выборки, разделяя убеждение сторонников «биографического подхода» в социологических исследованиях, считающих оправданным для достижения определенных задач даже обращение к одной биографии: «Обращение к тексту единичной биографии может показаться или оказаться попыткой иллюстрации отдельных типовых примеров адаптации в новом социальном времени. Но биография как феномен способна дать и пространство поиска происхождения типа поведения. Причем, чем менее распространен тот или иной тип, тем он интереснее, поскольку это симптом социального изменения» (Мещеркина 2002: 87). В теоретическом контексте биографического метода, широко используемого социологами и представителями ряда других социальных наук, исследователя в некоторых случаях могут особенно интересовать маргинальные свидетельства, расширяющие спектр всех допустимых в рассказе о блокаде сюжетов, практик, стратегий, символов и трактовок. В других же случаях, например при изучении феномена коллективной памяти, не меньший интерес представляют интервью с представителями общественных организаций блокадников, которые, конструируя автобиографическое повествование, максимально используют официальный дискурс[3]. Поэтому мы предполагали, что на стадии анализа выбор используемого текста или текстов интервью в каждом конкретном случае как для нас, так и для других исследователей, обращающихся к собранной нами коллекции, будет зависеть от постановки исследовательских задач.

Всего за два года работы проекта было записано 78 интервью со свидетелями блокады.

Большинство блокадников, которым было предложено участвовать в интервью, охотно выражали свое согласие. Мы получили всего около пятнадцати отказов, часть из которых были даны сразу, часть — после некоторого раздумья несостоявшихся информантов. В ряде случаев отказ мотивировался нежеланием возвращаться к тяжелым воспоминаниям, иногда блокадники никак не мотивировали свой отказ от участия в интервьюировании.

В рамках проекта мы провели также серию интервью с теми, кто не были непосредственными свидетелями блокады, но чьи родители пережили блокадные события в Ленинграде. Эти информанты, условно названные нами «вторым поколением», составили четвертую группу опрошенных. Всего было записано одиннадцать таких интервью, в которых нас интересовали в первую очередь каналы передачи «блокадной памяти» внутри и вне ленинградской семьи, а также способы трансляции памяти, используемые носителями блокадного опыта.

В начале работы над проектом нами был разработан путеводитель, по которому было проведено несколько пилотных полуструктурированных[4] биографических интервью. Однако постепенно мы пришли к выводу, что целям нашего исследования наиболее соответствует методика «нарративного интервью», подробно разработанная немецкими социологами Фрицем Шютце и Габриэль Розенталь (Schütze 1983; Schütze 1977; Rosenthal 1995; Розенталь 2003). Один из основных принципов этой методики заключается в том, что в первой фазе интервью, так называемом «основном повествовании», интервьюер не задает респонденту никаких вопросов. Респондента лишь просят рассказать историю своей жизни: «Задавая первый вводный вопрос, мы просили рассказчиков автобиографий — так называемых биографов — экспромтом дать полное описание событий и пережитого опыта собственной жизни» (Розенталь 2003: 323). В ходе этой фазы интервью, следуя методике Г. Розенталь и Ф. Шютце, мы обычно старались избегать даже последовательных вопросов[5], используя для стимулирования рассказа только невербальные и паралингвистические способы выражения интереса и внимания.

Убедившись на собственном опыте в том, что любое прерывание ломает структуру «авторского» рассказа (будь то даже просьба уточнить имя, название, местонахождение чего-либо, о чем идет речь в данный момент), мы пришли к выводу, что обмен коммуникативными ролями в ходе интервью предпочтительно должен происходить или после паузы, или после вербализованного сигнала информанта об окончании рассказа. Например: «Ну вот, собственно, и все». При этом необходимо стараться отличать паузу, действительно свидетельствующую об окончании рассказа, от перерывов в повествовании, часто необходимых информанту, например, для припоминания деталей или обдумывания наилучшего способа выражения мысли. Хотя мы отдаем себе отчет в интерактивной природе любой ситуации интервью: «Совершенно свободного непринужденного общения не существует вообще, всякий раз говорящий учитывает социальный контроль со стороны участников взаимодействия и, соответственно, приспосабливает свою речь к условиям конкретной ситуации общения. Реакция на исследователя с магнитофоном — лишь частный случай такой адаптации» (Макаров 2003: 104), — все-таки, отказываясь от прямого вмешательства в рассказ информанта на первом этапе, мы пытались свести до возможного минимума влияние интервьюера на конструирование биографического повествования, анализ которого и являлся непосредственной целью исследования. Вслед за «основным повествованием», также согласно методике Ф. Шютце и Г. Розенталь, обычно следовала фаза «нарративных вопросов»[6]; в конце интервью обычно задавались вопросы оценочного характера и дополнительные вопросы из путеводителя.

Однако, как показала практика работы, собираемый материал лишь в редких случаях позволял достичь первую цель исследования из заявленных (проследить, как блокадный опыт вписывается в автобиографическую конструкцию информанта) — даже при использовании метода «нарративного интервью». Основная трудность состояла в том, что наши собеседники еще до начала интервью знали: интерес исследователей к истории их жизни обусловлен наличием в их опыте именно блокадного прошлого. Поэтому чаще всего в ходе рассказа актуализированным для них оказывался почти исключительно блокадный опыт. Сконцентрировавшись на рассказе о блокадном прошлом, информанты очень часто опускали рассказ о семье и детстве. Во многих случаях фаза «основного повествования» обрывалась с окончанием блокады или войны, что, как нам представляется, объяснялось желанием информантов соответствовать предполагаемым ожиданиям исследователей. Подобное интервью можно было расценивать скорее не как «полную историю жизни» (life-story), а лишь как «тематическую историю», рассказ о блокадной жизни. Стимулировать дальнейшее повествование в таком случае могли только вопросы интервьюеров. Подобная схема обычно «работала» даже при условии изначальной декларации интереса исследователя ко всему жизненному пути информанта. Однако у информанта все равно сохранялось убеждение, что основной мотив обращения исследователя к его биографии — блокадное прошлое. Поэтому мы можем делать вывод о том, что именно опыт блокады занимает центральное место в его автобиографической конструкции. Такое объяснение часто напрашивается, когда мы обращаемся к анализу структуры рассказа. Можно сказать, что значительная часть записанных интервью все же не являются нарративными биографическими интервью в точном смысле этого понятия, более соответствуя категории полуструктурированных биографических интервью. Иначе говоря, нарративными эти интервью являются только в части, касающейся блокадного опыта.