Анатолий Эйрамджан - С миру по нитке

– В общем, считайте, что вы посещаете конспиративную квартиру, – закончила гид.

Когда мы высыпали из автобуса возле нужного дома, несколько человек тут же отбежало к витрине единственного магазина поблизости – это был мясной магазин. Каких только видов мяса здесь не было! Сейчас все привыкли к этому, а тогда для многих из нас это был почти что шок – после наших пустых универсамов такой «Дом мяса», фейерверк филейных частей различных оттенков красного, от бледно-розового до пурпурного, парад печенок и куриных грудок, бараньих ребрышек и свиных ножек.

– В хорошем месте Владимир Ильич жил, – вздохнув, сказал известный грузинский режиссер, бывший в нашей группе.

– Жаль, не дожил до того, чтобы и у нас в стране такие магазины появились, – сказал оператор из Литвы.

От созерцания мясных деликатесов нас оторвала гид – велела всем построиться в линейку и так, чуть ли не на цыпочках, мы вошли в подъезд и поднялись на пятый, не то шестой, этаж.

Квартирка у Ильича оказалась сверхскромной. Узкий топчан, обитый парусиной, конторка, письменный столик, так, в общем, ничего толком я не запомнил. Как теперь говорят – сплошная беднота. Все тихо ходили по квартире, восторгались неприхотливостью жилья великого вождя и его скромностью, а грузин-режиссер шепнул мне на ухо:

– Зато хорошо питался – для здоровья это главное! Магазин внизу видел?

Так же осторожно гид вывела нас из квартиры и велела тихо спускаться по лестнице.

Тут я должен описать лестничную площадку дома-музея. Представьте старый московский дом, где на каждой лестничной площадке имеются четыре двери и на каждой двери по несколько звонков.

Вот такая площадка и в доме-музее Вл. Ил. Ленина в Париже. Только в квартиру-музей один звонок, а в остальные квартиры по несколько, два-три и более. Не знаю, коммуналки там у них или что – не был внутри.

Так вот, когда мы вышли из квартиры, я остановился, потому что у меня развязался шнурок на ботинке, стал завязывать, а потом, когда завязал, вдруг понял, что я на площадке один, а все уже на два-три этажа ниже. И тут меня охватило непреодолимое желание – и я понял, что противостоять ему я не смогу.

Если кто помнит, герой Дж. Лондона не мог удержаться, чтобы не метнуть яйцо в работающий вентилятор. Но мое желание не было таким безобидным – я это понимал. Секунды две-три во мне боролись приобретенный годами жизни в нашей стране страх и очевидно сохранившееся мальчишеское озорство (так я, пожалуй, могу теперь это охарактеризовать), после чего я подскочил к одной из дверей и сразу нажал все кнопки звонков, потом к другой, третьей и чуть ли не кубарем скатился по лестнице.

(Должен признаться, что ни разу в своей жизни – ни до, ни после – я ничего подобного не делал).

– Позвонил соседям? – шепотом спросил меня грузинский режиссер, когда я присоединился к группе.

– Нет, шнурок развязался, – сказал я.

– А я хотел позвонить! – страстно сказал он. – Но меня не так бы здесь поняли...

– Да, – согласился я, ликуя внутренне от того, что я ЭТО все же сделал.

Теперь, вспоминая этот случай, должен признаться, что ни тогда, ни тем более теперь, когда все кому ни лень поругивают публично Ленина, я к нему не испытывал антипатии или «личной неприязни», а наоборот, уважал, как человека, сделавшего эпохальное открытие – построение первого в мире социалистического государства. Например, как Королева, который впервые в мире запустил искуственный спутник Земли и схватился за голову, когда услышал его сигналы из космоса – свершилось! Так, на мой взгляд, и Ленин осуществил впервые в мире вековую мечту многих людей – построение бесклассового общества. Особенно сильно это ощущается здесь, в Майами, одной из цитаделей благополучного капитализма, да и в Москве теперь, я думаю, тоже.

И что бы не писали сейчас о его злодеяниях, я знаю, что человек, одержимый такой идеей, не мог быть злым. Идея была и остается (я имею в виду идею коммунизма) очень благородной и заманчивой.

Как и идея вечного двигателя, который, как это теперь уже всем известно, никогда не может быть создан.

Так что тот мой поступок был, скорее всего, своеобразным протестом против существовавших тогда в нашей стране правил и норм, навязываемой нам морали, образа жизни и ложных принципов.

По паспорту я Тер-Григорьян. Когда спрашивают, что за двойная фамилия, я в шутку отвечаю, что такая фамилия через дефис у армян все равно что «виконт Де Бражелон» у французов. На самом деле приставка «Тер» говорит о том, что в моем роду были священики. «Тер-тер», по-армянски священик, поп.

Первые рассказы в «Литературной газете» я подписывал этой фамилией, но вскоре начались курьезы: выяснилось, что в «Известиях» в те же годы работал корреспондент по Юго-Восточной Азии А. Тер-Григрьян и его статьи, вроде «Маоизм, как он есть» или «Кто такие хунвейбины?» стали приписывать мне. Директор киностудии «Арменфильм»

Р.М. Мадоян, когда я приехал на студию по случаю запуска моего дипломного сценария сказал доверительно мне у себя в кабинете:

– Я читал твои статьи из Вьетнама. Молодец, все правильно пишешь...

В общежитии Литературного Института, где жили и слушатели Высших курсов сценаристов и режиссеров я находил приколотые к двери моей комнаты вырезки из «Известий» со статьями своего тезки. А сокурсники говорили мне:

– Тер (такая кличка была у меня на курсах благодаря моей фамилии), чего ты скрываешь, что специалист по Юго-Восточной Азии? Честно скажи, Мао видел?

А бакинка Нина Аллахвердова, с которой вместе мы были в мастерской у И.Г. Ольшанского, узнав, что фамилия моей мамы Эйрамджан, всплеснула руками:

– Какая хорошая фамилия! Возьми себе ее как псевдоним и у тебя все будет хорошо!

Я последовал совету Нины и с тех пор существую еще и как Эйрамджан.

Правда, фамилия оказалась трудной для произношения и я уже привык к тому, что многие ее не могут произнести верно, с трудом запоминают, но, как ни странно, и спутать с какой-либо другой фамилией не могут.

Сдавая вступительные экзамены в институт, я четко понимал, что если не поступлю – попаду в армию. Себя в армии я представить не мог и потому с неожиданным для себя упорством и усидчивостью готовился к вступительным экзаменам. В основном я решал по внешкольным учебникам разные мудренные задачки по математике.

Кроме того я ходил на занятия по немецкому языку.

Дело в том, что в 164-ой школе, откуда меня исключили с волчьим билетом (т.е. без права поступления в какую-либо школу в течении года), я изучал английский язык, а в 160-ой школе, куда меня все же приняли, я должен был изучать немецкий, но не изучал. А не изучал я его по той причине, что учительница немецкого языка, Кира Петровна Воинова (ученики поговаривали, что на самом деле она Кригер, немка) была моей соседкой по дому и, будучи верной кавказским традициям добрых соседских отношений, она меня ни разу не вызывала к доске, не требовала выполнения домашних заданий и аккуратно ставила в журнал мне тройки. Меня это вполне устраивало и я поражал своих товарищей по классу тем, что только на немецком языке я сидел все 45 минут тише травы ниже воды и ни в каких играх и нарушениях дисциплины не участвовал. Это тоже была с моей стороны дань добрососедским отношениям. И когда наш школьный хулиган Петросян, ушедший недавно в вечернюю школу, кинул во время ее урока в класс с улицы листовки с рисунками совокупляющихся людей – над женщиной была надпись «Кирушка» – такая у нее была в школе кличка, а над мужчиной –«Музыканстский», наш учитель по физкультуре, и никто из учеников не решался показать ей эти листовки (боялись возмездия Петросяна, да и преподавателю такую гадость неловко было отдавать в руки), она вдруг обратилась ко мне и попросила собрать разбросанные в классе листовки и дать ей. И я вынужден был безропотно это сделать, чем вызвал полное непонимание класса.