Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня

Где вы, мои питомцы — выпускники грозного сорок первого? Кто из вас уцелел в вихрях войны и дожил до нынешних времен? Кто из вас помнит учителя математики и классного руководителя Геннадия Иосифовича?

Идти мне довольно далеко: надо пересечь весь город и еще километра два протопать до пригородного поселка Печерска. Там, в Могилевской психолечебнице, работает врачом-психиатром и живет в больничном городке моя жена Ася.

Наконец добрался. Хожу по комнате на цыпочках, стараюсь не разбудить Асю. Куда же девать такую уйму пионов? Ладно, цветами займусь после, когда отосплюсь. А пока что поставлю в ведро с водой. Ух ты, еле влезли!

Примостился на кушетке и без малейших скверных предчувствий, все в том же блаженном состоянии, сразу же провалился в небытие.

Как следует отоспаться мне не удалось, разбудила Ася:

— Послушай, что передают по радио! На нас напала Германия…

Сидя на кушетке, стараюсь понять услышанное. Страшный смысл слов жены до меня доходит не сразу. Война? Нет, не может быть! Вот сейчас умоюсь холодной водой — и наваждение сгинет.

Полностью вернулся в реальный мир… Нет, не наваждение! По радио четко звучит голос:

«Сегодня в 4 часа утра… германские войска напали на нашу страну… Советским правительством дан нашим войскам приказ отбить разбойничье нападение…»

И сразу же размеренный темп мирной жизни сменился лихорадочно-нервозным ритмом. События развивались с калейдоскопической быстротой и абсолютно непредсказуемо. Пионы так и остались стоять в ведре.

Уже на второй день войны призвали в армию Асю. Она уехала в Гжатск, там формировался ее госпиталь. Несмотря на нашу малоопытность в житейских делах, мы все-таки догадались предположить, что война может далеко и надолго разбросать нас друг от друга. И поэтому предусмотрительно условились держать связь через несколько конкретных городов — Ленинград, Москву, Ульяновск, — писать родственникам, знакомым, на центральный почтамт «до востребования».

Последние поцелуи, последние взаимные наставления, последние взмахи рукой. Последний раз мелькнуло в окне уплывающего вагона родное лицо. Увидимся ли когда-нибудь? Быть может, эти минуты нашего общения вообще последние?

Получил повестку из военкомата и я. Но, оказалось, пока что призвали меня не в армию, а на оборонные работы. Вместе с тысячами могилевчан рою на подступах к городу траншеи, противотанковые рвы, укрытия для артиллерии и автомашин. С непривычки очень устаю, руки в кровавых мозолях.

Однако и возвращение после работы домой нисколько не радует. В квартире пусто, все меньше и меньше остается соседей: полным ходом идет эвакуация. Особенно неуютно, более того, жутко стало в больничном городке, когда по высоковольтке прекратилась подача в Могилев электроэнергии. Погас свет, умолкло радио. С 26 июня начались бомбежки города…

Обстановка в Могилеве резко изменилась. Подходит к концу эвакуация предприятий и учреждений. Еще немало чего следовало бы вывезти на восток, но не хватало транспорта. Схлынули сплошные потоки беженцев из западных областей Белоруссии, их сменили более близкие соседи: бобруйчане и быховчане, из Червеня, Кличева и Белынич.

Уже не на основании слухов, а достоверно известно, что 4 июля в сорока километрах южнее Могилева фашисты заняли райцентр Быхов, а севернее танковый клин гитлеровцев нацелился на Шклов. И невоенному понятно, что Могилеву угрожает окружение.

Количество горожан уменьшилось в несколько раз, на улицах все чаще попадаются военные. Школы и административные здания занимают прибывающие с запада прифронтовые госпитали и тыловые службы.

Возникли первые трудности с продуктами. Они коснулись прежде всего транзитных беженцев и таких непрактичных и незапасливых одиночек, как я. Спохватился, что у меня в буфете пусто и в кладовке только брусок свиного сала. А в магазине уже ничего не купить. Выручили меня более дальновидные соседи.

Оборонительные рубежи, возведенные руками могилевчан, занимают воинские части. На наш участок прибыла кадровая 172-я стрелковая дивизия. Мобилизованных на окопные работы распустили по домам.

…Раннее утро. За окном в палисаднике возятся воробьи. Их беспечный щебет никак не гармонирует с моим подавленным настроением. Теперь, когда я полностью оказался не у дел, с особой остротой чувствую свою неприкаянность. Мой небольшой учительский коллектив полностью рассеялся. Даже в свою школу не могу зайти: там военные, для них я посторонний человек. К больничному городку имею косвенное отношение.

Прежде чем окончательно признать себя беженцем и покинуть Могилев, я решил еще раз заглянуть в военкомат. После 22 июня я уже дважды побывал там. С опухшими от бессонных ночей глазами военкоматчики принимали меня не очень-то любезно. Дескать, не мешайте работать! Ваше оружие сейчас — лопата. Придет время — вызовем.

В дорогу собрался налегке, как призывник. Рассчитывал, что гражданский костюм сменю на военную форму через каких-нибудь два-три дня. Взял деньги и самые необходимые документы, в том числе университетский диплом. Положил в портфель полбуханки хлеба и остатки сала, нож, вилку, ложку и алюминиевую кружку, пару белья, полотенце и бритву. В плаще-дождевике и в летних туфлях с брезентовым верхом, с учительским дерматиновым портфелем отправился в путь. В путь далекий и неведомый.

Очень скоро я стал сожалеть: не взял врачебного диплома жены, не отобрал из семейного альбома наиболее дорогие мне и Асе фотографии, не надел более надежную обувь. Жаль было и коллекции марок — памяти мальчишеских лет, и альбома с открытками, полученными от эсперантистов из многих стран мира, и скрипки, на которой я научился играть в Полоцком педучилище…

Впоследствии, когда мои странствия до призыва в армию растянулись на месяцы, я еще не раз упрекал себя за беспечность, непрактичность, за то, что отправился из Могилева со слишком легкой ношей. Дескать, если бы взял чемодан, то в него вошло бы и одно, и другое, и третье… В том числе надо было взять одеяло, простыню, еще хотя бы одну верхнюю рубашку… Стоило захватить и некоторые ценные вещи, скажем, отрез бостона на мужской костюм. Для обмена на продукты. Так многие дальновидные беженцы и поступали. Если, конечно, у них были для этого возможности и время…

Спустя годы я разобрался в причинах нашей относительной беззаботности. Имею в виду себя и Асю. Во-первых, накануне войны у нас еще не было детей. Ответственность за близких, особенно за детей, заставляет быть внимательным к повседневным бытовым нуждам. Во-вторых, в начальные дни войны мы еще не представляли себе масштабов обрушившихся на нас грозных событий. Уезжая в Гжатск, Ася оставила свой диплом в шкатулке, запрятанной в таком «надежном» месте, как платяной шкаф. В том же «надежном» месте я оставил выходной костюм и прочные кожаные ботинки. Автоматически сработал навык бережливости. Но, видимо, были и какие-то подспудные надежды: вернусь — и тогда все эти добротные вещи пригодятся. А сейчас трепать незачем.