Георгий Бежанидзе - Летопись жизни и служения святителя Филарета (Дроздова). Том IV

• Письмо епископу Виталию (Щепетеву): «Поговорите, Преосвященнейший, о. ректору о продолжающемся у него переводе св. Златоустаго [бесед на Послание к ефесянам], чтобы попеклись о верности и чистоте. С полученным переводом [бесед на Послание к галатам] я несколько в затруднении. Возвратить не хочется, потому что уже довольно медления. А представить Св. Синоду нельзя без того, чтобы не упомянуть о потребности пересмотра. Иначе недосмотры были бы напечатаны, и упреки нам упрочены <…> Например, перевод говорит: не показывает ли это крайнее безумие. Кто кого тут показывает? Грамматика велит после глагола с отрицанием ставить родительный падеж. А писать без нужды: это вместо: сие, велят только маркитанские журналы, которые признают русским только площадное, чтобы, говоря языком черни, из черни приобретать себе большее число покупателей <…>. Или: он не сказал: плотию кончаете, но скончаваете. Что тут за разница?.. Или: Сказавший: по времени сем приду, и будет Сарре сын, вошел в утробу Сарры, и образовал младенца. Есть ли сие и кажется сходным с подлинником буквально, добрым Богословам следовало задуматься над сим местом, и спросить, что с ним делать. Ибо это выражения, свойственныя воплощению» (Письма. 1887. С. 47).

11 февраля. Резолюция на мнении епископа Виталия (Щепетева) о диаконах, просивших священнического места: «Правила церковные и справедливость обязывают представлять священство достойнейшему. Но проситель, предлагаемый некоторыми прихожанами, Новиковский диакон, и летами уступает другим, и в знании христианского учения оказался только не худ. Произвесть Введенского, что в Новинском, как получившего высшее пред другими одобрение в познании христианского учения» (Резолюции. Т. 4. С. 112. № 9273).

• Резолюция на консисторском определении об исключении из духовного звания пономаря за утрату ставленнической грамоты, за закрытие священника с диаконом в церкви, за ссоры с женой: «…Консистории поставляется на вид для подобных случаев, что в протоколе не изложен ход дела, из которого видно, что о жене пономаря суждения быть по сему делу не следует. Есть ли пономарь имеет законные причины к неудовольствиям на жену свою: предоставить ему жаловаться особо, где и как следует» (Резолюции. Т. 4. С. 112–113. № 9274).

• Резолюция на консисторском определении об обязательстве пономаря Алексеева кормить пономаря Осипова вместе с его женой до самой их кончины: «Как Осипов наводит разные подозрения на поведение Алексеева, из коих показание о побоях старой дьячихи подкрепляется объявлением в свое время священнику, а подозрение в отломании замка оказывается особенно сильным, и по объявлении в свое время священнику, и по обнаружению в деле, что замок найден в доме пономаря, то послать Алексеева на две недели в Екатерининскую пустынь для испытания в поведении и, как окажется, велеть донести» (Резолюции. Т. 4. С. 113. № 9275).

13 февраля. Резолюция на представлении от Правления Московской духовной академии перевода толкования св. Иоанна Златоуста на Второе послание св. апостола Павла к коринфянам, составленного наставниками Вифанской духовной семинарии для предложения Святейшему Синоду: «Поручить пересмотреть перевод сей одному из цензурных комитетов… чтобы перевод был верен с подлинником и, по возможности, близок к оному, чтобы он был чист, в особенности чтобы порядок слов и состав речи был свойственный русскому языку, чтобы язык был общевразумительный, но без нужды не уклонялся слишком от чистого книжного к простонародному площадному наречию, каковой погрешности, у светских нынешнего времени писателей нередкой, остерегаться должно не только для сохранения чистоты языка, но и для поддержания близости его к языку священных и богослужебных книг, дабы сей не сделался совсем невразумительным, чрез уклонение и повреждение общеупотребительного наречия» (Резолюции. Т. 4. С. 172. № 9394).

• Из воспоминаний епископа Никодима (Казанцева): «13 февраля 1840 года. Во вторник недели о Блудном сыне я был у Митрополита Филарета. Представление сие мое записано мною своевременно. Выписываю буквально: Пришел я в 10 часу дня. Доложили обо мне: приказано подождать. Я пошел к Александру Петровичу Святославскому (Письмоводитель Владыки). Пробыл минут двадцать. Потребовал Владыка. Вхожу, кланяюсь; получил благословение. Приказано сесть поближе. Владыка: “Что ты теперь делаешь?” Я: “Ничего”. Владыка: “Давно ль без дела?” Я: “С месяц”. Владыка: “А тогда что делал?” Я: “Писал предположение о переводе Св. Отцев”. Владыка: “Какие у тебя были главные мысли?” Я (замялся): “Предположено труд перевода разделить по Академиям; печатать уроками, периодически”. Владыка: “Нехорош твой проект. Периодический срочный труд и печатание: 1) затруднит Академию, особенно в месяцы экзамена и год выпуска; 2) не удобен по тому, что будет разсекать целость творений Отеческих; 3) нехорошо, что положена плата переводчику за лист. Тут может выйти: для большей платы будут спешить переводить, а о совершенстве перевода не позаботятся. Да разве Академии без дела, что их потчиваешь такими тягостными трудами? Если учащих в Академиях обязать строгим предписанием к сим посторонним для них трудам, они будут нехороши в классе: отнимешь у них время. Ты бы Вятскому Ректору (т. е. мне) порекомендовал такую работу”. (Это было сказано полусеръезно и с полуулыбкою.) “Александр Иванович Карасевский вздумал управлять нашими духовными делами. Ему, правда, и дано право на это. Да он очень благоразумно делает, что, не зная наших дел, употребляет для сего из наших (т. е. меня). Ему все простительно. Говорит как разумеет и как ему представлено (т. е. от меня). Но ты как не рассудил спросить никого, кто постарше тебя, а принялся решать такие трудные, до всего духовенства относящияся задачи одною своею головою?” Я: “Не смел утруждать, будучи отделен от духовных моим настоящим положением, о чем непрестанно жалею”. Владыка: “Такие извинения никуда не годятся, я их не люблю. Чего тут опасаться безпокоить, где дело идет об общем благе? Хорош ли бы я был, если бы, идя ночью, видел человека, упавшаго в яму, и прошел мимо его потому, что, не имея возможности вынуть его один, не осмелился обезпокоить близ живущаго соседа? Кто тебе отказал и кто откажет? Опасаться тут нечего: это не тайна. А совет старшаго был бы тверд, и тебе полезен, и к делу годен”. Помолчав немного, Владыка тяжело вздохнул с молитвой: “Утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, Церковь! Кажется, уже и мы живем в предместьях Вавилона, если не в нем самом. Как мало замечают знамения вышняго Промысла, противодействующия и полагаемыя во обличение неправодействия! Куда идут? Чего хотят? Не жалеем, что сокращают и отнимают вовсе власть: видно, на то есть воля Божия– за наши грехи. Но жаль, что терпит общее благо. Все только портят, а не усовершают” <…> В многократных моих беседах с Карасевским (я был у него вроде его компаниона, послушника, исполнителя его приказаний, по распоряжению графа Протасова) я не раз входил в разсуждения о переводе классической древности– Греческой и Латинской на русский язык и удостоверял, что только с того времени, как будет переведена на Русский язык классическая древность, можно ожидать, что в России водворится самостоятельное классическое образование. Так было у Англичан, у Французов, у Немцев. За тем, еще настойчивее я утверждал, что только с того времени, как русские богословы будут читать Святых Отцев на Русском языке, можно ожидать, что они будут самостоятельные и зрелые Богословы и не будут зависеть от Латинских, Немецких, Французских и Английских богословов и богословий. Карасевский мне предложил изложить сии мои мысли на бумаге. Я это сделал и подал ему. Карасевский, видно, с сим моим проектом явился к Митрополиту Филарету. По свойственному мне легкомыслию и торопливости (аможет быть, меня и торопили) я позабыл (винюсь) с сим проектом сперва явиться к Митрополиту Филарету» (Казанцев. С. 53–55).

Между 23 января и 13 февраля (без даты). Письмо наместнику Лавры архимандриту Антонию (Медведеву): «Простите меня, Отец Наместник, за умедление ответа на письмо, которое сильнее других требовало ответа. Оно нашло меня больным и не таково было, чтобы мне от него стало легче. Болезнь моя началась 11 дня, и вчера только в первый раз был я в церкви. Да какой же ответ, скажете Вы? – Желание Ваше удалиться принесло мне такой помысл печали, который неохотно разрешается в рассуждения и слова. Можете догадаться, что мне не легко Вас отпустить: во-первых, потому, что по благости Божией вижу Вас весьма полезным для обители, во-вторых, потому, что, имея к Вам полную доверенность и веря Вашей доверенности ко мне, нахожу в сем по управлению много облегчения и успокоения» (Письма преподобному Антонию. С. 54. № 249).

13 февраля. Письмо наместнику Лавры архимандриту Антонию (Медведеву): «Время отвечать и рабу Божию Петру о четыредесятидневном посте. Если он просит благословения на сей подвиг как на такой, на который он уже решился (подобно как если бы богомолец, отходя из Лавры, просил благословения на путь, в который он непременно пойдет), то мой долг рещи от сердца: да благословит Господь подвиг его и да поможет совершить оный со вниманием и смирением, к очищению и просвещению. Но если, прося благословения, он и вопрошает, предпринять ли подвиг, то это дело иное. Думаю, что для разрешения сего вопроса нужно более знать и ближе видеть устроение вопрошающего, нежели возможно мне в настоящем случае, кроме того, что не сужу себя достойным разрешить то, что далеко от моего опыта. Примеры же отцев, сколько знаю, различны» (Письма преподобному Антонию. С. 207. № 250).