В. Богров - Дм. Богров и убийство Столыпина

В виду этого петербургской охранкой и не были приняты никакие дальнейшие мероприятия по этому поводу. Задание, которое было дано товарищами, пославшими письма, было давно благополучно выполнено, так как их товарищ, которого искала охранка, давно благополучно скрылся. — Примеч. мое (Е. Лазарев, Дм. Богров и убийство Столыпина. Воля России №№ 6 и 7, 1926 г. стр. 69.).

Тем не менее Е. Лазарев удостоверяет, что имена «Николай Яковлевич» и «Нина Александровна» не просто вымышлены Дм. Богровым, а принадлежат действительным людям, хорошим друзьям Е. Лазарева, которые «живут в добром здравии и по сие время, — первый заграницей, а вторая в Советской России» (Там же стр. 67.).

Анализ этого последнего маневра Дм. Богрова с Кулябко, нам обнаруживает с полной наглядностью тот метод, который им успешно применялся и ранее в отношении киевского охранного отделения. Приводятся имена действительных лиц, более или менее известных охранному отделению, но без всякой связи с какими либо преступными действиями, и приводятся «преступные деяния», но не в связи с какими либо действительными лицами…

Таким образом и получается упомянутая выше «провокация… без провокации.»

Ни Е. Лазарев, который во время события 1-го сентября уже давно находился заграницей, ни Кальманович, ни Булат, ни «дама из Парижа» не могли пострадать и не пострадали от того, что имена их были упомянуты Дм. Богровым, так как в одном лишь факте передачи письма из заграницы, неизвестно от кого исходящего, неизвестно какого содержания, нет ничего преступного. А «Николай Яковлевич» и «Нина Александровна», подготовлявшие действительное преступление — террористический акт — никогда не существовали или, вернее, существовали лишь по имени.

Относительно той части доклада Кулябко, которая касается деятельности Дм. Богрова в период 1907–1910 г. много говорить не приходится. Донесения и показания Кулябко являются свидетельством заинтересованного в деле лица, которому для спасенья своей чести и карьеры, больше того, под угрозой предания уголовному суду, необходимо было во что бы то ни было доказать, что Дм. Богров был ценным сотрудником, которому он имел полное основание доверять, в виду оказанных им серьезных услуг! Однако, мы видели уже выше из «справки» департамента полиции относительно сведений, сообщенных Дм. Богровым киевскому охранному отделению, а также из заключения ревизии сенатора Трусевича, каков был характер этих услуг.

Есть еще одно лицо, имя которого было упомянуто Дм. Богровым во время его последнего, предсмертного показания, данного 10-го сентября 1911 г. т. е. уже после суда и накануне смертной казни, жандармскому, полковнику Иванову. Этот факт, сыграл решающую роль в отношении этого лица к Дм. Богрову. Речь идет о бывшем члене киевской группы анархистов, Петре Лятковском, о котором уже говорилось выше. В связи с показанием Дм. Богрова П. Лятковский был арестован 13-го сентября 1911 г., но после допроса и непродолжительного ареста вновь освобожден. Таким образом и здесь повторился вновь типичный случай «провокации» без потерпевшего лица. Тем не менее арест послужил для Лятковского главным основанием для того, чтобы примкнуть к числу обвинителей Дм. Богрова. Он указывает на то, что Дм. Богров оговорил его, как «анархиста», уже после суда, накануне смертной казни, когда ему, казалось бы, совершенно незачем было «исповедоваться» пред жандармами.

На это необходимо возразить следующее.

Обстановка и цель этого последнего допроса Дм. Богрова нам неизвестны. Русский закон не знал подобных допросов после состоявшегося приговора суда, разве, если бы имелось ввиду выяснение новых обстоятельств по делу, могущих повлечь за собой пересмотр его или облегчение участи осужденного. Нам неизвестен тот предлог, которым воспользовался жандармский полковник Иванов, когда он явился в камеру «Косого капонира» допрашивать Дм. Богрова 10-го сентября 1911 г. Поэтому нам трудно также судить и о тех мотивах, которые побудили тогда Дм. Богрова дать это свое последнее показание, которое для вящей убедительности его заставили целиком собственноручно написать.

Однако, уже поверхностное рассмотрение этого показания сразу же убеждает нас в том, что Дм. Богров назвал имя П. Лятковского лишь после того, как ему была предъявлена фотографическая карточка сего последнего. Вспомним, что по свидетельству самого Лятковского эта же его карточка предъявлялась ранее и горничной Дм. Богрова (П. Лятковский. Нечто о Богрове. Каторга и ссылка, Москва 1926, № 2, стр. 47.) и вообще, как видно, являлась предметом тщательного исследования следственных властей. Поэтому, для Дм. Богрова было бы совершенно бессмысленно отрицать свое знакомство с Лятковским — оно не представляло никаких сомнений для следственных властей и само по себе не представляло ничего «изобличающего» для Лятковского.

Если бы Дм. Богров решил по каким либо соображениям оговорить Лятковского как «анархиста», утверждение, к которому собственно приближается Лятковский, то ведь ему было бы достаточно рассказать содержание имевшего место между ними разговора, когда Лятковский предлагал Дм. Богрову свою помощь в организации «боевиков» для совершения террористического акта во время киевских торжеств (Там же стр. 40.).

В действительности у Дм. Богрова не было никогда на уме оговаривать Лятковского, а потому Лятковский правда был арестован, как тысячи других лиц, имевших самое отдаленное отношение к Дм. Богрову, но был через самое короткое время вновь отпущен на свободу. Правда, Лятковский приписывает свое скорое освобождение исключительно своей хитрой тактике безусловного отрицания своего знакомства с Дм. Богровым. Он пишет: «так и не дождались от меня признания в знакомстве с Богровым, ибо признаться в этом я находил равносильным тому, чтобы надеть самому себе петлю и ее же затягивать»

(Там же стр. 47.).

Наивность этих соображений ясна для всякого, даже не обладающего юридическим опытом, человека. Лятковский убежден, что спрятав голову под подушку, он скрылся от взглядов следственных властей. Неужели безусловное отрицание знакомства с Дм. Богровым могло бы ему помочь, если бы налицо был действительный «оговор» Дм. Богрова, благодаря которому он был бы изобличен, как активный член группы анархистов, к тому же изъявивший готовность поддержать Дм. Богрова в покушении на государя или Столыпина? А ведь таков должен был бы быть смысл «исповеди», за которую упрекает П. Лятковский Дм. Богрова.

На этом я заканчиваю вторую главу о революционной деятельности Дм. Богрова.

Я старался доказать, что деятельность эта с первого до последнего момента являлась прямым и последовательным выражением его анархических убеждений.